Святая Русь. Книга 3
Шрифт:
Феогност Рязанский был и стар, и болен. «Ветх деньми и ветх плотию». После безлепой выволочки Пименовой он еще крепился весь день, на водосвятии шел неверными шагами, плохо видя перед собою (в глазах плавали черные пятна), едва не упал несколько раз, пока спускались с горы к красивой крестообразной проруби на Москве-реке, края которой были по обычаю выкрашены в красный цвет. Торжественно звучал хор, звонили колокола. Скупое зимнее солнце, раздвинув на время облачный покров, озолотило ризы, хоругви и кресты сверкающей процессии, извилисто изливающейся из Боровицких ворот среди разноцветных бесчисленных толп горожан и селян, тьмочисленно сошедшихся к водосвятию. И были благость, и торжественная красота, и клики, а он, Феогност, шел, едва переставляя ноги, почти уже под руки поддерживаемый,
Он еще дышал, еще слабо и неверно билось старое сердце, и его, вместо того чтобы не шевелить и дать попросту отлежаться, по распоряжению Пимена тотчас повезли в Переяславль-Рязанский, якобы занедужившего, скрывая старика с глаз долой, так боялся Пимен омрачить нежданною смертью рязанского епископа торжества на Москве. Дорожная ли тряска убила старика епископа, но в Рязань (точнее, Переяславль-Рязанский, лишь позднее ставший попросту Рязанью) довезли Феогноста уже мертвого.
И вот тут сказались хулы, безлепо изреченные Пименом, сказался, по-видимому, и неприлюдный разговор с князем Федора Симоновского. Мы не ведаем, ездил ли племянник Сергия к князю Олегу, летописных известий о том нет, но все вероятия за то, что после достопамятной беседы Сергия Радонежского, склонившего князя к вечному миру с Москвой, мнения и самого Сергия, и ближайших его сподвижников много значили для Олега Иваныча. Во всяком случае, он первый содеял то, к чему все прочие токмо намеривали приступить: не стал просить о поставлении нового епископа у Пимена как незаконно ставленного, а послал с тою просьбой в Царьград к самому патриарху, дабы там, в греках, и ставленника нашли на рязанскую кафедру по своему разумению.
Неспешное Пименово путешествие в Константинополь весной по рекам и по морю, с частыми остановками в пути, заняло два с половиной месяца. Гонцы, проезжавшие на сменных лошадях сто — полтораста верст в сутки, тратили на весь путь до столицы православия меньше месяца. И разумеется, не обошлось без Федоровой подсказки, по которой гонец великого князя Рязанского должен был в Константинополе или по пути туда обязательно встретиться с Киприаном.
Олег (сильно постаревший и сдавший за прошедшие годы) мерил твердыми, тяжелыми шагами дубовую горницу своего княжеского терема, многажды сгоравшего и многажды возводимого вновь. Сын Родослав засунул нос, огляделся. Отец был один, без матери.
— Отче! Князь Митрий не будет зол, что мы пренебрегли Пименом?
Олег поглядел на сына прямо и тяжело, без улыбки.
— Чаю, Митрию не до того. Чаю, сын, что и игумен Сергий его остановит! Пимена многие не любят на Москве!
— А нас?
— И нас не любят! Слишком много зла причинили Рязанской земле московиты, чтобы им нас любить! Любят не за то, что получили сами, а за то добро, которое оказали ближнему своему. А зло держат как раз на тех, кому сами причинили зло! Таковы люди! И Господь не переделает!
Он поглядел отрешенно, уже в ничто, в пространство времени.
— Литва меня страшит поболе Пимена! — высказал. — И Орда страшит… После твоего бегства из Сарая что ни год, то набег!
Родослав не в силах, как и прочие русские князья, сидеть в Орде в заложниках, два года назад решился на бегство из Сарая, и Тохтамыш не стал требовать его обратно, верно уже начиная понимать, что русичей, в отличие от володетелей картлийских, имеретинских и прочих, не заставишь сидеть в клетке, даже и в золотой.
— Татары и раньше мало считались с нашим порубежьем! — заметил сын и оборвал, не домолвил уже ничего, иначе пришлось бы говорить вновь о прежних московских шкодах.
— Не сумуй! — заключил отец, решительно прерывая разговор. — А Пимена, ежели что, купим не почетом, дак серебром! — сказал и поглядел в спину уходящему сыну с теплою болью, словно предчувствуя его непростую судьбу. Вечный мир с Москвой не избавлял Рязань — увы! — ни от татарских, ни от литовских набегов.
Когда Родослав притворил за собою дверь, Олег подошел к поставцу и вновь перечел свернутое в трубку послание ростовского епископа. Невесело усмехнул, сворачивая пергамен. Его неволею втягивали в московские церковные дела, и отречься он не мог, да и не хотел, не хуже Федора Симоновского видел, что представляет собой нынешний духовный владыка Руси!
Господь исстари, невзирая на все наши впадения в грех, возлюбил Русскую землю. (В дни новейшего российского срама послал нам невиданный урожай хлебов, способный разом освободить нас от всяческих зарубежных закупок, который мы, не найдя ничего лучшего, тут же наполовину и уничтожили!) Господь, многажды и многажды спасавший Русь и требующий от россиян совсем немногого — хотя бы палец протянуть встречу милующей Господней деснице, и тут, когда решалась судьба церкви и самого освященного православия на просторах великой России, милостью своею не оставил россиян.
В далеком Константинополе в феврале того же 1389 года умер патриарх Нил и на освободившийся престол взошел Антоний, личный друг Киприана и, значит, тех русичей, которые хотели видеть болгарина на столе Владимирском. Гонец князя Олега, добравшись до Вечного города, попал как раз к этой знаменательной смене, вырвавшей хоть на малое время патриарший престол из хищных рук латинян. Было так, словно гибнущий огонек лампады, в котором выгорело все масло, вдруг вспыхивает предсмертным, обманчиво ярким пламенем, вызванным, увы, отнюдь не новыми свежими силами (да и откуда им было взяться в тогдашнем Константинополе?), не новым маслом вливаемым, но ослабою латинян, измученных войной двух средиземноморских республик и гибельным раздрасием пап с антипапами.
Воскресли, пусть на время, замыслы покойного Киприанова учителя Филофея об объединении православных. Ну, если не всего православного мира, то хотя бы православных Руси и Литвы, растиснутых и разделенных завоеваниями Гедиминовичей и на западной окраине угнетенных латинами, чающими объединением церквей подчинить Риму славянский мир.
Сколь недолог срок в шесть протекших столетий! И днесь мы видим все то же гибельное раздрасие восточного славянства, еще более гибельное, ибо тогдашние православные Галича и Волыни еще не стали униатами! Видим все то же прежнее стремление католического Рима подчинить славянский Восток Европы, все ту же Польшу, выдвинутую на передний рубеж борьбы с православием (да и сам нынешний папа — поляк!). Видим все те же старания поссорить русичей друг с другом, натравить Украину, забывшую свое исконное прозывание, ибо именно она была Русью, а не владимирская «украйна», которая звалась еще Залесьем в те давние века, или украйной, окраиной великой Киевской Руси; и даже слово «великая», позже присвоенное Руси Московской, появилось как синоним слова «далекая» или «новая», на греческий манер, ибо Великой Грецией у эллинов называлась не сама Эллада, а колонизированная греками Сицилия с Южной Италией, — натравить Украину, или, правильнее, Малороссию, на Россию, дабы в братоубийственной войне восточные славяне-русичи истребили друг друга. Все повторяется! И будет повторяться, доколе стоит Россия, и очень горько станет всему миру, когда и ежели она упадет!
Но в XIV столетии на Руси имелись, слава Богу, люди, способные воспрепятствовать натиску латинского Запада, и Федор Симоновский, нынешний ростовский епископ, был одним из таких людей, и Господь, вручивший чадам своим свободу воли, взамен чего требующий от нас поступков, а отнюдь не ожиданий милостыни. Господь, в меру стараний чад своих облегчающий им их жизненный подвиг, прислушался к молитвам верного своего. Почему и о перемене в патриаршестве стало очень быстро известно на Москве, почему и ставленник на престол рязанской епископии, избранный патриархом Антонием по совету Киприана, Иеремия, или, по русскому произношению, Еремей, безусловный противник Пимена, прибыл в Рязань всего два месяца спустя после цареградских перемен, в самом начале апреля. Однако еще до того на Москве совершились многие события, для описания коих мы должны вернуться опять к месяцу январю.