Святополк Окаянный
Шрифт:
Дружинники княжьи, которые вместе с князем еще в Корсуне [3] окрестились, носятся по улицам вершнем [4] , лазят по дворам, во все клети заглядывают, чтобы кто не утаился от крещения.
Из одной истопки выволокли старика столетнего с белой как снег бородой до пояса, сам идти не может, да и говорить-то уж разучился. Все равно тянут на реку:
— Идем, дед, окрестишься, в царствие небесное попадешь.
Дед иссох, на лист пергаментный походит, легок как пух. На такого-то и одного дружинника
3
Т. е. Херсонесом.
4
Вершнем — т. е. верхом.
А у реки по берегу — народа тьма-тьмущая, больше чем на торжище в праздничные дни. Далеко слышен говор толпы над рекой. А по берегу мостки понастроены, в полусотне шагов один от другого, и на каждом мостке священник в ризе позолоченной стоит с крестом и хоругвью, на которой греческий Бог намалеван.
Сам великий князь Владимир Святославич там же, стоит только выше, на крутояре, почти под стенами крепостными. Одет в новый кафтан рытого бархата, изузоренный по оплечью и бортам золотым шитьем. Простоволос, без шапки. Сказывают, что перед греческим Богом мужам в шапках быть не позволено. Это тебе не Перун, пред которым можно было и в шлеме и в бармицах [5] являться, и даже с мечом.
5
Бармицы — кольчатый доспех на оплечье, защищавший шею и грудь.
Семейство великого князя, накануне окрещенное в храме, почти все явилось на крепостную стену, идущую вдоль Днепра. Собрались на забороле [6] смотреть на предстоящее великое событие для Киева и всей Русской земли.
Нет только первой жены Оловы, которая давно уже в Новгороде живет со старшим сыном Владимира Вышеславом, посланным туда посадником.
Пришла княгиня Арлогия со своим восьмилетним сыном Святополком. Гордая Рогнеда явилась с сыновьями Ярославом и Изяславом, Мальфрида привела за руку Святослава, последней прибежала запыхавшаяся Адиль в сопровождении своих сыновей Мстислава и Станислава.
6
Забороло — верхняя часть крепостной стены.
— Еще не начали? — спросила Арлогию.
— Нет еще.
— Боялась, опоздаю. Там эти олухи за косу старуху тащили. Пришлось вступиться, вот и задержалась. Изругала их, иссрамила…
— А при чем они, когда великий князь приказал тащить живого и мертвого?
— Но не так же, за косы, ровно печенеги. Мстислав, куда лезешь? Сверзишься со стены-то!
— Ярославу так можно, а мне все нельзя, — обиделся на мать Мстислав.
— Ярослав старше, да и у него своя мать есть, скажет, коли захочет.
Но Рогнеда ничего не говорила сыну, а он лез меж зубцами, свешиваясь почти по пояс, да еще и поглядывая на братцев хвастливо: мол, вот как я могу, у вас так не получится.
Но Святополк не отставал от него, тоже высовывался с заборола. Арлогия на всякий
— Мама, отпусти рубаху-то, — просил Святополк, стыдясь этой материнской поддержки. — Вон Ярку-то не держат.
— У Ярки своя мать есть, мне до него нет дела.
Жены великого князя Владимира Святославича всегда недолюбливали друг друга, ревнуя к мужу, и никогда вот так не собирались вместе. А если случалось двум-трем оказаться за одним столом, старались и не смотреть друг на дружку, и этим нередко веселили самого князя: «Эй, что вы надулись как мыши на крупу? А ну перегляньтесь». Ну и переглядывались, а что толку. Тут же и отворачивались.
Но ныне сошлись и даже будто не серчают, а вроде союз меж собой негласный заключили. Муженек-то их общий Владимир Святославич себе новую жену привез, царевну византийскую Анну, с которой уж и обвенчался, а старым женам велел забыть о нем: «Вы со мной не венчаны, стало быть, незаконные».
— Видела я эту царевну, — стрекотала Адиль. — Тоже мне красавица, ни спереди, ни сзади, доска доской. И на такую позарился.
— Он не на ее позарился, а на ее царскую кровь, — сказала Мальфрида.
— Мало ему королевен, царевну подавай.
Арлогия молчала, она не из королевен была, из простых греческих монашек, когда-то из-за красоты ее Святослав привез Арлогию сыну Ярополку в жены, после гибели которого она и перешла, по обычаю, к его брату Владимиру, став ему женой.
— Мама, смотри, смотри! — закричал Святополк, указывая на реку.
Там три человека, бросившись в воду, быстро саженками плыли к другому берегу, — ясно, от крещения бежали. Но за ними на лодийке погнались дружинники. А следом и вторая лодия двинулась.
— Догонят бедолаг, — молвила сочувственно Адиль. — Нашли время бежать. Коли не на воде, то на берегу поймают.
— Да ночью, сказывают, многие в дебри ушли.
— Что проку, не будут же там век сидеть. Владимир-то упертый, все равно своего добьется. Ему коли вожжа под хвост попадет — и вепря [7] переупрямит.
7
Вепрь — дикий кабан.
А там на воде, где-то на средине Днепра, догнали-таки беглецов, кого-то веслом огрели, кого-то за волосья ухватили и в лодию втащили. А один уныривать от погони почал, да, видно, силенок не рассчитал. Раз-другой нырнул, а после третьего и не появился. Утоп. Дружинники поозирались по сторонам, подождали — не вынырнет ли? Так и воротились с двумя беглецами. Потащили к князю. Но тот, как виделось с заборола, не стал наказывать — видно, пожурил лишь, но на всякий случай велел привязать их друг к дружке, одного за левую, другого за правую пуку. Так не уплывут…
— Арлогия, ты сызмала в греческой вере, — заговорила Мальфрида, — скажи, разве можно человека силком крестить?
— Нельзя. Надо с любовью и приязнью.
— А что ж ты ему не сказала об этом?
— Думаешь, он послушал бы? Да у меня он года три уже не появлялся.
— Не до тебя ему. Он в последнее время от Адильки не вылезает.
— Ну и что, — поджала губы Адиль, — я ему нравлюсь. Он уж и от царевны ко мне прибегал. И посадничество Станиславу хорошее дает.
— Где?