Святослав
Шрифт:
Наступило 22 июля, день последнего сражения под стенами Доростола. На этот раз войско вывел в поле сам князь Святослав. Он велел накрепко запереть городские ворота, чтобы ни у кого не возникло соблазна искать спасения за стенами, но думать только о победе. Или о смерти, если боги не признают руссов достойными победы.
Руссы не стали ждать, пока катафракты начнут свои атаки, сами устремились вперед. Зашатался византийский пехотный строй, привыкший заслоняться атакующей конницей, стал подаваться назад. Попятились катафракты, которые из-за стремительного наступления руссов
Император Цимисхий чувствовал, что в прямом рукопашном бою руссы одолевают, и, оставив против русской фаланги пехоту полководца Петра и патриция Романа, послал отборную конницу Варды Склира в обход. Остальные катафракты спешились, чтобы укрепить пехотный строй.
Неожиданное появление в тылу вражеской конницы заставило руссов приостановить свое победное шествие. Натиск на пехотные таксиархии полководца Петра и патриция Романа ослабел. Но сражение продолжалось с прежним упорством. Всадники Варды Склира тщетно атаковали задние ряды руссов, повернувшихся к ним лицом. Сам император с «бессмертными» вынужден был вступить в бой.
Из византийских рядов специально выделенные люди кричали на языке руссов, что князь Святослав тяжело ранен, но руссы не поверили и не поддались панике. Они видели, что князь в блестящей кольчуге появляется в самых опасных местах, воодушевляя воинов.
Святослав почувствовал, что наступает критический момент боя, когда полководец должен бросать на весы победы последнее, что у него осталось, — личное мужество…
Но, наверное, боги и стихийные силы природы были в тот день против руссов. С юга надвинулись черные зловещие тучи. Шквальный ветер ударил в лицо русским воинам, пыль ослепила глаза, а потом хлынули потоки косого стегающего ливня. Едва слышны были в свисте ветра сигналы трубачей, но руссы уловили их тревожный зов, разом повернулись, закинули щиты за плечи и двинулись к Доростолу.
Всадники Варды Склира поспешно расступались, освобождая им дорогу.
Препятствовать отступлению руссов было так же бессмысленно, как пытаться хрупким плетнем остановить горную лавину — масса тяжеловооруженных пехотинцев задавила бы катафрактов…
Снова в зале доростольского дворца собрался совет военачальников.
Воеводы подсчитывали потери. Погибло пятнадцать тысяч воинов. Потеряно двадцать тысяч щитов. Многие дружинники получили раны и теперь способны сражаться в половину прежней силы. Почему же так спокоен князь Святослав?
Бодрится, чтобы поддержать веру в победу? Или действительно считает сегодняшнее кровопролитие победой?
Святослав мог бы объяснить воеводам, что иного исхода сражения он и не ожидал. Победить многочисленное, сытое и отдохнувшее войско императора Цимисхия было почти невозможно. Но то, что задумал Святослав, было достигнуто. Византийцам нанесены такие тяжкие потери, что последние надежды императора Цимисхия на скорое завершение войны должны рассеяться как дым. Еще немного продержаться, и Цимисхий сам будет умолять о мире.
— Передайте воинам — жертвы не напрасны! — заключил Святослав речи воевод. — Цимисхий не забудет нынешней бойни! Укрепитесь духом и ждите!
Воеводы кланялись и, придерживая левой рукой ножны мечей, выходили из зала. А вслед им неслись многократно повторенные слова князя Святослава:
"Ждите! Ждите! Ждите!"
А сколько еще ждать? И чего?
Этого они так и не услышали от князя Святослава, и только глубокая вера в счастливую звезду предводителя войска удерживала их в повиновении.
Князь бодр и деятелен, а потому, наверное, еще не все потеряно…
Глава 11
Ночью к воротам Доростола подошел человек в плаще патриция, с горящим факелом в руке. Десятнику воротной стражи, высунувшемуся в бойницу, он крикнул:
— От императора Иоанна Цимисхия — к князю руссов!
Тяжелые створки ворот приоткрылись, пропуская посланца императора.
Сам Святослав не пожелал разговаривать с византийцем. Князю прилично принимать посольства от соседних государей, а не тайных вестников, которые неизвестно с чем пришли. Святослав приказал проводить византийца в парадный зал, поручил Свенельду выслушать предложения Цимисхия, если посол действительно пришел от императора, а сам остался в небольшой комнате, отделенной от зала пологом из полупрозрачной ткани: он видел в ярко освещенном зале все, сам оставаясь невидимым.
Переговоры длились недолго. Свенельд вошел в комнатку к Святославу, радостно воскликнул:
— Княже! Греки просят мира!
— На чем хочет замириться Цимисхий?
Свенельд, медленно загибая пальцы, принялся перечислять:
— Мы должны отдать грекам Доростол… Отпустить пленников… Покинуть Болгарию и возвратиться в Русь… Император, со своей стороны, обещает безопасно пропустить наши ладьи, не нападая своими огненосными кораблями, дать хлеб для всего войска, а наших людей, которые будут приезжать в Царьград для торговли, считать по-прежнему друзьями…
— Пишите хартию! — кивнул Святослав.
Нельзя сказать, чтобы согласие было дано Святославом с легким сердцем. Договор перечеркивал почти все, что было достигнуто в дунайских походах. Но выбора не было. Мир был тяжелым, но необидным. А что касается будущего, то лишь от него, Святослава, зависит, сохранятся ли в силе невыгодные для Руси условия. Спор с Византией из-за Болгарии будет продолжаться. Пока же граница между двумя государствами пройдет по Дунаю…
За полог снова заглянул Свенельд:
— Грек спрашивает, на сколько воинов давать хлеб?
— Скажи: на двадцать две тысячи!
Потом Свенельд вошел с пергаментным свитком в руках. Князь Святослав закоптил над свечой перстень с печаткой и скрепил черным оттиском начертанные на пергаменте строки…
Грек отбыл из Доростола так же тихо и незаметно, как пришел.
Пергамент с хартией мира остался у Свенельда, потому что император Цимисхий настаивал, чтобы руссы сами обратились с мирными предложениями.
Цимисхий считал умаленьем чести Византийской империи самому искать мира.