Святые и порочные.

За свою более чем тысячелетнюю историю Русская православная церковь возвела немалых размеров пантеон святых и праведников. Посмертная их судьба, как и прижизненная, сложилась весьма разнообразно. Имена некоторых известны большинству верующих лишь по церковным календарям. Но есть и те, чьи имена на слуху не только у историков церкви, но и хорошо известны даже тем, кто далек от веры.

Однако объединяют их не только деяния, совершенные во имя православия. Общее у них и то, что канонические жизнеописания святых, так называемые жития, зачастую единственные источники сведений о них, довольно редко содержат реальные подробности их жизни. Особенно в части привязки к хронологии и географии. Более того, даже имеющиеся в них детали иногда противоречат известным нам историческим реалиям той эпохи, в которую жил тот или иной святой. Разнятся даты и события, названия городов и селений, имена друзей и врагов…

Увы, даже такие исследователи, как Е.Е. Голубинский,

В.О. Ключевский, Н.И. Костомаров, которых трудно заподозрить в неприятии или отсутствии уважения к православию, не раз вынуждены были отмечать, что жития святых в большинстве своем никак не могут претендовать на роль исторических документов. Причем даже те немногие, что написаны современниками. Что уж говорить о творениях, созданных столетиями позднее. Или даже о последующих «копиях» исходных житий – переписчики не особенно стремились к дословному воспроизведению оригинальных текстов, «улучшая» их по своему разумению – или по чьему-то мудрому совету. И в этих позднейших «наслоениях» нередко терялись крупицы подлинных сведений. Тот же Ключевский в своей книге «Древнерусские жития святых как исторический источник», изданной в 1871 году и поныне остающейся непревзойденным образцом исследовательской работы, приводит десятки подобных примеров. Вот что он писал о жизнеописании святителя Леонтия, епископа Ростовского – это житие, по его мнению, отличалось «неопределенностью, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном». Житие же Космы Яхромского было «похоже на витиеватое похвальное слово, в котором сквозь риторику… проглядывает лишь скудное и смутное предание» и где «среди словообильных и напыщенных назиданий и размышлений, путающих ход рассказа, с трудом можно уловить две-три ясные биографические черты».

Но, быть может, случались лишь тексты, состоящие из общих фраз? Увы, риторикой авторы житий не ограничивались. Возьмем, к примеру, изданный в 1892 году в Петербурге 12-томный труд архиепископа Филарета «Жития святых, чтимых православной церковью». Каждый из томов этого монументального издания включал жизнеописания святых по месяцам. И вот в томе «Май», в «Житии блаженного Исидора, Христа ради юродивого, ростовского чудотворца» В.О. Ключевский отметил следующие строки:

«Купцы плыли по морю и во время страшной бури решили умилостивить небо, как спутники Ионы: положили жребием узнать самого тяжкого преступника и бросить его в море. Так брошен был ростовский купец, и он уже близок был к тому, чтобы быть поглощенным в море, как является блаженный Исидор и переносит его на корабль». Обычному читателю это ничего не напоминает, хотя с исходным сюжетом многие знакомы – Ключевский в своей книге прямо пишет, что «…рассказ о спасении ростовского купца Исидором на море основан на легендарных мотивах, плохо прикрытых книжной редакцией и одинаковых с известной новгородской былиной, приуроченной к лицу новгородца XII в. Садко Сытинича». Итак, это деяние святого позаимствовано у легендарного Садко. А что же иные чудеса, упомянутые в житии Исидора?

«Дворецкий князя Владимира, готовивший богатый обед для князя и гостей, с бранью отказал Исидору, когда тот просил утолить жажду и голод его. Во время обеда князь приказал подносить питье гостям; но к изумлению и ужасу, питья не оказалось в сосудах». Увы, и к этому эпизоду Ключевский нашел первоисточник: «чудо исчезновения напитков на пиру у ростовского князя есть вариант легенды о более раннем юродивом Николе Кочанове новгородском».

Следом за Исидором в том же томе упомянут муромский князь Константин, тоже чудотворец, о котором в его житии говорилось, что «Константин решился на все ради святой веры. Это было, по всей вероятности… в 1077 году». Увы, по поводу повести о муромском чудотворце другой историк церкви Е.Е. Голубинский в своей изданной в 1880 году книге «История русской церкви» выразился весьма жестко: «редакции ее не согласны в показаниях о времени событий, из которых ни одно, впрочем, не заслуживает веры… Весь этот рассказ есть не что иное, как вымысел…»

Не менее суровый вывод был сделан Голубинским в его «Истории канонизации святых в русской церкви», увидевшей свет в 1903 году, жизнеописанию благоверных князей Василия и Константина Всеволодовичей Ярославских, которое было помещено Филаретом в том «Июль»: «Сказание о князьях, написанное в первой половине XVI века ярославским монахом Пахомием, замечательно тем, что представляет собой чистое и, можно сказать, образцовое баснословие; в этом именно сказании читается классическая, так сказать, и какая-то совсем невероятная чепуха…»

А житие Ферапонта Монзенского, несмотря на обилие подробностей, так и не дает внятного ответа на вопрос, когда преставился этот святой. Дадим снова слово В.О. Ключевскому: «…биограф приводит известие, что Ферапонт преставился в 1585 году, прожив в Монзенском монастыре 2,5 года. Но по счету самого автора голод 1601 года был 13 лет спустя по смерти Ферапонта». Этим Ключевский хотел сказать, что если от 1601 года отнять 13 лет, то получается, что Ферапонт скончался в 1588 году. Что ж, три года в плюс или в минус, куда ни шло. Но… «По ходу рассказа в житии, Ферапонт был еще жив во время ссоры монзенской братии с игуменом Павлова Обнорского

монастыря Иоилем, который занимал это место в 1597–1605 гг.». Из этого следует, что преподобный был жив и в 1585, и в 1588, и как минимум в 1597 году. Не мог же он, преставившись, ссориться с живым игуменом соседнего монастыря. При этом «…биограф говорит, что кончил житие чрез 39 лет после смерти Ферапонта. Но оно написано много лет спустя по приходе автора в обитель, когда он стал уже строителем монастыря и иеромонахом; а он сам говорит, что пришел в монастырь в 1626 г. По-видимому, Ферапонт умер в 1598–1599 гг.»

Точку в блужданиях биографа решительно поставил архиепископ Филарет, написавший в конце жития Ферапонта Монзенского, что тот «…отошел к Господу… декабря 12-го 1591 г.». К сожалению, выяснить, какими источниками руководствовался Филарет и как быть тогда с игуменом Иоилем, не предоставляется возможным.

В томе «Июнь» присутствует житие владимирского князя Глеба, который, согласно житию, преставился в 1175 году в двадцатилетнем возрасте. Жизнеописание этого благоверного, составленное пять столетий спустя после его кончины, сообщает, что юный князь, «чистый и непорочный», был сыном Андрея Боголюбского – личности весьма известной, к которой мы еще вернемся. Странное дело – в летописях того времени упоминаются три сына этого князя – Изяслав, Мстислав и Юрий (Георгий), жена Улита и дочь Ростислава, а о Глебе нет ни слова.

Е.Е. Голубинский, пытаясь исправить положение, в своей «Истории канонизации святых в русской церкви» предположил, что речь идет об одном из известных сыновей Андрея Боголюбского – Юрии, принявшем имя Глеб в иночестве. В своем предположении относительно Юрия ученый отталкивался от того, что «… после 1175 года летописи совершенно молчат о нем». Однако Юрию, во-первых, в 1175 году еще не было двадцати (он родился в начале 1160-х), а во-вторых, к тому моменту он уже княжил в Новгороде. Откуда, впрочем, был в тот год изгнан – едва умер его могущественный отец, новгородцы предпочли другого князя. О следующем десятилетии жизни Юрия ничего не известно, кроме того, что, оказавшись поначалу в родном Владимире, он был изгнан своим дядей Всеволодом и оказался в половецких степях. Но Юрий точно не умер среди кочевников – в 1185 году там княжича нашли посланцы грузинских князей, избравшие его на роль жениха для царицы Тамар, впоследствии весьма знаменитой. Дальнейшая часть его биографии известна исключительно по грузинским и армянским источникам – в русских летописях она не отражена совершенно. Менее чем через три года царица Тамар, выражаясь современным языком, подала на развод – шаг по тем временам для христианского мира беспрецедентный. Однако и поводов царь Георгий (как его именовали в Грузии) успел дать для этого предостаточно – беспробудное пьянство, мужеложство, зоофилия, пытки неугодных… Высланный в Константинополь, он попытался вскоре вернуться на трон, играя на разногласиях между грузинскими кланами, но потерпел поражение. Не желая сдаваться, Георгий призвал на помощь половцев (и даже женился на их княжне, когда Тамар снова вышла замуж), но на этот раз был разбит окончательно и бесследно исчез. Во всяком случае, после 1194 года о нем ничего не известно. Впрочем, для нас важнее то, что быть святым Глебом Владимирским этот князь никак не мог. Но о ком тогда идет речь в житии?

Впрочем, есть примеры и иного рода – когда праведность и чудесные деяния приписывались все же реальному человеку. Житие Афанасия Цареградского изображает этого святителя «мудрым в слове… борцом и страдальцем за веру православную». Весной 1653 года Афанасий прибыл в Москву, где принял активное участие в церковной реформе патриарха Никона. В конце того же года выехал в город Галац (ныне в Румынии), однако в феврале 1654 года занемог в пути, остановился в монастыре около города Лубны, где и преставился в апреле того же года.

Такова вкратце биография этого святителя, довольно достоверная, к слову. Добавим к ней всего несколько штрихов. Афанасий трижды занимал патриарший престол в Константинополе – в 1634,-м 1635-м и 1652 годах, вот только каждый раз патриаршество длилось всего несколько дней – в последнем случае целых 15. Впрочем, тогда патриархи в Константинополе не засиживались. В те времена кандидат на патриарший престол должен был устраивать и султана, и ряд европейских стран – католических и протестантских, чьи посольства «спонсировали» султана. Свое первое патриаршество Афанасий купил по большей части за деньги французского посольства. Но его соперник сумел отвоевать престол через две недели – поддерживавшие его голландцы заплатили больше. Протестанты оказались щедрее католиков. Официальные историографы церкви не любят говорить о том, что Афанасий «написал просьбу папе об утверждении за собою по прибытии в Рим титула константинопольского патриарха…». Я цитирую «Исторический список епископов, а потом патриархов Константинопольских» Константина Икономоса, известного греческого богослова и борца за независимость Греции, жившего в конце XVIII – первой половине XIX веков и отличавшегося большой симпатией к России. Икономос прямо писал, что Афанасий «оказался на деле тщеславным человеком, из честолюбия готовым попирать божественные каноны Церкви…». Достоверно известно, что, потеряв во второй раз патриарший престол, Афанасий лично приехал в Италию и прожил там какое-то время, надеясь стать католическим кардиналом. Но был признан «несостоятельным».