Связка писем
Шрифт:
Признаюсь, что общество, которое я здесь нашел, причинило мне некоторое разочарование; оно не такое местное, не такое характерное, как я бы желал. Говоря по правде, оно совершенно лишено местного характера; но, с другой стороны, оно космополитично, и в этом заключается большое преимущество. У нас здесь французы, англичане, американцы, немцы, и, кажется, ожидаются несколько русских и венгров. Меня очень занимает изучение национальных типов; мне весело сравнивать, сопоставлять, схватывать сильные, слабые стороны, точку зрения каждого. Интересно видоизменять собственную точку зрения усваивать себе странные, чужеземные взгляды на жизнь.
С сожалением должен сознаться, что здешние американские типы не так интересны, как могли бы быть, и, если не считать меня, исключительно женские. Мы вообще худы, дорогой Гарвард, мы бледны, угловаты. В нас есть что-то жалкое, очертаниям нашего тела недостает округлости, нашему организму цветущей внешности. У нас мало темперамента, мы не умеем жить: nous ne savons pas vivre, как здесь говорят. Представителями американского темперамента служат - не считая меня, а мне часто думается, что мой темперамент совсем не американский, - молодая девушка и ее
Прекрасная обитательница Нью-Йорка иногда очень забавна; она спрашивает меня, все ли в Бостоне говорят, как я - все ли так интеллектуальны, как твой бедный корреспондент. Она вечно бросает мне Бостон в лицо, я не могу отделаться от Бостона. Другая молодая особа также пристает ко мне с ним, но иначе; она, по-видимому, питает к нему такие же чувства, какие добрый магометанин питает к Мекке, считает его каким-то фокусом света для всего рода человеческого. Бедный, маленький Бостон, сколько вздора говорится во имя твое! Но эта девушка из Новой Англии, в своем роде, странный тип: она путешествует по всей Европе одна, "чтоб видеть ее", как она выражается, "своими глазами". Своими глазами! На что такой чопорной, такой худенькой особе, как она, такие зрелища, на что ей это видеть! Она все осматривает, бывает везде, идет своей дорогой, широко раскрыв свои ясные, спокойные глаза, идет по краю гнусных пропастей, не подозревая об их существовании, продирается сквозь кусты терновника, не разрывая своего платья, возбуждает, сама того не зная, самые оскорбительные подозрения, и все идет своим путем, бесстрастная, чистая, ничего не боясь, никого не чаруя! Но тем не менее в этой маленькой фигурке есть что-то поразительное, если вы только сумеете стать на настоящую точку зрения.
Для контраста, здесь есть молоденькая красавица-англичанка с глазами робкими, как фиалка, и таким же чарующим голосом! У нее прелестная головка из тех, какие любил рисовать Гейнсборо, и большая шляпа вроде тех, какие он постоянно изображал на своих портретахкартинах, украшенная спереди огромным пером, от которого падает тень на ее спокойные, английские глазки. У нее зеленое платье, мистическое, удивительное, все вышитое тонкими узорами, цветами, птицами самых нежных оттенков плотно облегающее стан спереди и украшенное сзади, вдоль спины, оригинальными, отливающими различным цветом пуговицами. Возрождение вкуса, понимания красоты в Англии сильно меня интересует; казалось бы, что особенного в простом ряде пуговиц, чтоб заставить человека мечтать pour donner a ruver, как говорят здесь? Мне думается, что великое эстетическое возрождение близко, что яркий светоч зажжется в Англии, на диво всему миру. Здесь есть души, с которыми я бы желал вступить в общение; мне кажется, они бы поняли меня.
Эта милая англичаночка, с ее узкими платьями, талисманами и поясами, с какой-то своеобразностью в походке, с чем-то средневековым и готическим в осанке, эта хорошенькая Эвелина Вэн, - неправда ли, прелестное имя?
– во всех деталях своей особы и своего туалета необыкновенно очаровательно живописна. В ней много женственности, elle est bien femme, как здесь говорят; она проще, мягче, округленнее, роскошнее, чем молодые девушки, о которых я только что говорил. Разговаривает она мало, - постоянное, милое молчание. И эти глазафиалки, эти глаза, которые сами как будто бы краснеют, и большая шляпа, под сенью которой лоб кажется таким спокойным, и оригинальная, обрисовывающая линии, картинная одежда! Повторяю, это очень милый, нежный тип. С нею брат, красивый белокурый молодой англичанин с серыми глазами. Он ко всему относится совершенно объективно; и он также очень пластичен.
V
Миранда Хоуп к матери.
26-го сентября
Тебя не должно пугать, что редко получаешь от меня известия; происходит это не оттого, что я подвергалась каким-нибудь огорчениям, но оттого, что я так отлично поживаю. Не думаю, чтоб я написала тебе, если б меня постигло какое-нибудь горе; я бы сидела смирно и одиноко переживала его. Но в настоящую минуту нет ничего подобного; и если я не пишу тебе, то происходить это оттого, что меня здесь так все занимает, что как будто бы не хватает времени. Сам Бог привел меня в этот дом, где, наперекор всем препятствиям, я нахожу возможность с пользой употреблять время. Удивляюсь, как я нахожу время для всех своих занятий, но как вспомню, что я проведу в Европе всего год, то чувствую, что не желала бы потерять ни единого часа.
Препятствия, на которые я намекаю, это - неудобства, с которыми я встречаюсь при изучении французского языка, благодаря, главным образом, тому, что меня окружает столько людей, говорящих по-английски; и это, так сказать, в самых недрах французского семейства. Кажется, будто везде слышишь английский язык; но я, конечно, не ожидала встретиться с ним в таком доме, как этот. Я, однако, не теряю мужества и говорю по-французски как можно больше, даже с другими пансионерами-англичанами. Кроме того, я ежедневно занимаюсь с miss Maison-Rouge - старшей дочерью хозяйки, и каждый вечер разговариваю по-французски в салоне, от восьми до одиннадцати, с самой madame Maison-Rouge и несколькими ее приятелями, которые часто заглядывают к ней. Ее двоюродный брат, m-r Verdier, молодой француз, по счастью гостит у нее, и я всячески стараюсь говорить с ним как можно дольше. Он мне дает дополнительные приватные уроки, и я часто хожу с ним гулять. Как-нибудь на днях мы с ним пойдем в оперу. Мы составили также очаровательный план посетить вместе все парижские галереи. Как большинство французов, он говорит с большой легкостью, и мне кажется, что беседа его принесет мне действительную пользу. Он замечательно красив и чрезвычайно вежлив, говорит массу комплиментов, боюсь - не всегда искренних. По возвращении в Бангор, я повторю тебе кое-что, что он мне говорил. Думаю, ты найдешь их чрезвычайно любопытными и очень милыми в своем роде.
Разговор в гостиной, от восьми до одиннадцати, часто замечательно блестящ, и я желала бы, чтобы ты или кто-нибудь из бангорских жителей могли быть здесь, чтоб насладиться им. Даже если б вы его не поняли, мне кажется, вам было бы приятно слышать, как они трещат; они так много умеют выразить. Мне иногда думается, что в Бангоре не умеют выразить всего, но там как будто и выражать-то нужно не так много. Кажется, что в Бангоре есть вещи, которых люди никогда не пытаются выразить, тогда как здесь, как я узнала при изучении французского языка, вы сами не имеете никакого понятия о том, то можете сказать, не попробовав; там никогда не делают никаких усилий. Я совсем не говорю этого исключительно на счет Вильяма Плата. Право не знаю, что вы обо мне подумаете, когда я вернусь. Точно я здесь научилась все высказывать. Вероятно, вы найдете меня не искренней; но разве не более искренности в том, чтобы высказывать вещи, чем в том, чтобы скрывать их? Я очень подружилась со всеми в доме, т.е. я вполне искренна - почти со всеми. Это - самый интересный кружок, в каком я когда-либо вращалась.
Здесь есть молодая девушка, американка, которая не так мне симпатична, как остальные, но происходит это только оттого, что сама она от меня отдаляется. Мне приятно было бы полюбить ее, потому что она удивительно хороша и чрезвычайно привлекательна, но она как будто не желает ни знакомиться, ни сходиться со мной. Она из Нью-Йорка, замечательно хорошенькая, с чудными глазами и самыми тонкими чертами лица; она также замечательно элегантна, и в этом отношении может вынести сравнение со всеми, кого я здесь встречала. Но мне все кажется, будто она не желает признавать меня или знаться со мною; будто ей хочется как можно резче оттенить различие между нами. Это похоже на людей, которых в книгах называют надменными. Никогда не встречалась я до сих пор с личностями в этом роде - с людьми, которые желали бы дать мне почувствовать, что они не то, что я; первое время я сильно заинтересовалась, она так напоминала мне гордую молодую леди из романа. Я целый день твердила про себя: "надменная, надменная" и желала, чтоб она осталась верна себе. Она себе не изменила, это продолжалось слишком долго, тогда я почувствовала себя оскорбленной. Я не могла придумать, чем я провинилась, и до сих пор не придумала. Точно она составила себе на мой счет какую-то идею или что-нибудь от кого-нибудь слышала. Веди себя таким образом какая-нибудь другая девушка, я не обратила бы на это никакого внимания, но эта такая изящная и имеет такой вид, будто могла бы быть очень интересной, если б я хорошенько с ней познакомилась, что я по неволе много думаю о ней. Я хочу добиться, какое она имеет основание - так как она несомненно имеет его; очень любопытно было бы узнать. Третьего дня я подошла к ней, чтоб предложить ей этот вопрос; мне казалось, что так будет лучше всего. Я сказала ей, что желала бы ближе познакомиться с нею, желала бы навестить ее в ее комнатке, - мне говорили, что у нее прелестная комнатка, - прибавив, что если она что-нибудь слышала против меня, то, может быть, скажет мне, что именно. Но она отнеслась ко мне холоднее, чем когда-либо, и просто отклонила мое предложение, сказала, что никогда не слыхала моего имени и что комната ее слишком мала, чтоб принимать в ней гостей. Вероятно, она говорила правду, но тем не менее я уверена, что она имеет какое-то основание. Она что-то забрала себе в голову, и я должна узнать что до моего отъезда, хотя бы мне пришлось расспрашивать всех в доме. Любопытство мое сильно возбуждено. Не находит ли она меня неизящной - или не слыхала ли когда дурных отзывов о Бангоре? Не думаю, чтобы было это. Помнишь, когда Клара Барнард ездила гостить в Нью-Йорк, три года тому назад, какое внимание ей там оказывали? А Клара уж совершенная жительница Бангора, с головы до ног. Спроси Вильяма Плата, благо он не уроженец Бангора, неужели он не находит Клару Барнард изящной? A propos, как здесь говорят, изящество, у нас в доме есть еще американец - джентльмен из Бостона - из которого оно ключом бьет. Зовут его мистер Луис Леверетт - прелестное имя; я думаю, ему около тридцати лет. Он маленького роста и смотрится довольно болезненным; он страдает печенью. Но разговор его замечательно интересен, и я с восторгом слушаю его - у него такие прекрасные мысли. Сознаю, что едва ли это хорошо, так как он говорит не по-французски, но к счастью он употребляет очень много французских выражений. Разговор его в другом роде, чем разговор m-r Verdier, в нем меньше комплиментов, но он интеллектуальнее. Он страстно любит картины, и подает мне относительно их множество идей, до которых я никогда бы не додумалась. Он очень высокого мнения о картинах; он думает, что мы недостаточно их ценим. Здесь им, кажется, придают большое значение; но я на днях никак не могла воздержаться, чтоб не сказать ему, что я согласна, что в Бангоре мы их мало ценим.
Имей я свободные деньги, я накупила бы их и повезла с собою, чтоб увешать ими стены. Мистер Леверетт говорит, что это было бы им полезно - не картинам, но жителям Бангора. Он также очень высокого мнения о французах и говорит, что мы и их недостаточно ценим. Я не могла воздержаться, чтоб не сказать ему, что во всяком случае они сами себя ценят достаточно высоко. Но очень интересно слышать, как он толкует о французах, и мне это полезно, так как за этим-то я и приехала. Я говорю с ним столько, сколько смею, о Бостоне, но всегда чувствую, что этого делать совсем не следует - запретное удовольствие.