Связной
Шрифт:
– Проходите, товарищ старший лейтенант.
Старшина Сидорчук стоял в коридоре и дожидался Романцева.
– В какой они камере?
– Вот в этой.
– Открывай! – распорядился Романцев.
Старшина тотчас открыл дверь, туго заскрипевшую.
В центре каменного холодного помещения стояли диверсанты и выжидательно смотрели на вошедших.
– Вы думаете, что мы здесь с вами шутить станем? – произнес старший лейтенант. – Будем ждать, когда вы соловьями запоете? Не будем, игры закончились! Ждать я не намерен. Много чести! Вы для меня – никто. Предатели родины! Грязь под ногами… Даю вам минуту…
– Так точно, товарищ старший лейтенант!
– Вот этого расстрелять, – показал он на брюнета, – а этот белобрысый пойдет со мной. Выводи своего.
– Есть!
– А этого я сам приведу.
Романцев привел арестованного в кабинет и приказал:
– Подойди к окну.
Белобрысый немедленно повиновался.
К кирпичной стене подвели брюнета с завязанными за спиной руками, потом подошел старшина с тремя красноармейцами, вооруженными карабинами, и просто скомандовал:
– Готовьсь!
Красноармейцы взяли на изготовку.
– Пли!!
Три выстрела слились в один. Брюнет, сбитый ворохом пуль, ударился о кладку и тотчас свалился на землю. Его правая нога неестественно согнулась, руки раскинулись по сторонам. Гимнастерка тотчас намокла от брызнувшей крови.
– Вот и все… У нас здесь все по-простому, – спокойно проговорил старший лейтенант. – Уговаривать не будем, вы люди взрослые.
Привычно, как это проделывали уже не однажды, бойцы уложили убитого на носилки и понесли в распахнутую дверь. Руки брюнета, безвольно свисавшие с носилок, раскачивались в такт шагов, как будто расстрелянный намеревался приподняться.
– И где его похоронят? – неожиданно спросил диверсант слегка подсевшим голосом.
– А что это тебя вдруг заинтересовало? – удивленно спросил Романцев. Белокурый лишь неопределенно пожал плечами. – Похоронных маршей не будет. Отвезут на грузовике до ближайшего оврага, там и закопают. Вот и все похороны! Говорить будешь? Или опять станешь играть в молчанку?
Блондин посмотрел на пистолет в руке старшего лейтенанта и прохрипел:
– Я все расскажу.
– Вот и славно. А теперь садись.
Романцев не торопился начинать допрос: пусть диверсант поерзает на стуле, помучается сомнениями, поразмышляет о собственной незавидной участи, посмотрит через окно на кирпичную стену, испещренную пулями. А когда вконец осознает, что дальше этой стены для него дороги не существует, вот тогда можно будет и поговорить.
Он делал записи по текущим делам, вдумчиво просматривал документы, по которым следовало писать докладные; перелистывал присланные записки, а когда заметил, что задержанного изрядно приперло, отодвинул от себя бумаги и задал первый вопрос:
– Твое настоящее имя?
– Копылов Геннадий Анисимович. Меня расстреляют?
– Все зависит от твоих ответов, Копылов. Если пойдешь с нами на сотрудничество, тогда, может быть, тебя помилуют. Если откажешься… тогда у тебя нет ни малейшего шанса остаться в живых.
– Понимаю.
– Кто в вашей группе радист?
– Я.
– Когда ты попал к немцам?
– В феврале сорок второго. Сначала попал в окружение под Вязьмой. Получил тяжелую контузию. Я мало что помню с того времени. Помню только, что меня несли на руках, потом сумел как-то очухаться, оказался в концентрационном лагере для военнопленных, а немногим позже меня перевели в сборный лагерь для военнопленных под Минском.
– Что это за лагерь?
– Обыкновенный сборный лагерь для военнопленных. Начальником его был гауптштурмфюрер СС Якоб Шиллер. Тот еще тип! Музыку любил, в особенности Вагнера. Так что я эту музыку на всю оставшуюся жизнь наслушался!
– Я бы на твоем месте так далеко не заглядывал, тебе бы до завтрашнего утра дожить. Как ты попал в сборный лагерь?
– Просто жить захотелось… Нас как-то выстроили на плацу и расстреляли каждого седьмого. Я оказался шестым… А потом спросили, кто хочет послужить великой Германии. Ну, я и согласился… Нас таких с десяток набралось. Думал, что при первой же возможности к нашим перебегу, однако не все так просто оказалось. Затем переправили меня в разведывательно-диверсионную школу в местечко Яблонь.
– Где это?
– На территории Польши, близ Люблина. Красивое такое местечко, яблонь там действительно очень много. Когда деревья зацветали, так благоухала вся округа. Местечко ухоженное, живописное, со старинным замком, никогда не думал, что в таком порядке люди могут жить.
– Ближе к делу, Копылов, – перебил старший лейтенант. – Что это за школа? Кого готовили?
– Готовили агентуру, в основном из русских. Активисты размещались в бывшем замке графа Замойского. Официально школа именовалась «Гауптлагерь Яблонь» или «Особая часть СС».
– Сколько человек было в этой школе?
– Где-то около двухсот активистов.
– Кто был начальником лагеря?
– Штандартенфюрер СС Рихтер фон Ризе. Он и сейчас там служит.
– Штандартенфюрер? Однако… Большой чин! Для начальника лагеря – это нехарактерно, наверное, его начальство очень ценит. Что тебе о нем известно?
– Известно мало… Знаю, что он из прибалтийских немцев. Отлично говорит по-русски. Я бы даже сказал, что он и мыслит как русский. Но вот русских ненавидит люто! Под Кёнигсбергом у него большое имение.
– Чем вы там занимались?
– Изучали ведение разведки в советском тылу, подрывное дело, радиодело.
– Как долго продолжалось обучение?
– Мы учились четыре месяца, но некоторые до шести. Было и два месяца… Все зависело от сложности программы.
– Куда направляетесь по окончании курсов?
– В группы «Абвер-2». Мы с Абрамовым попали в «Абвергруппу-204», размещавшуюся в Харькове, где тоже проходили подготовку.
– Каков ее распорядок?
– Он мало чем отличался от Красной армии. Мы были распределены по взводам, одевались в форму красноармейцев, вооружены были советским оружием. Даже в советский тыл нас забрасывали на самолетах «Аэрофлота»! В курс обучения входили подрывное, стрелковое дело, строевая подготовка и тактика. Потом нас разбивали по группам и отправляли в командировку на советскую территорию. Группы состояли от двух до пяти человек. В каждой группе непременно должен быть радист с аппаратурой.