Сяо Тай, специалист по переговорам
Шрифт:
И дело тут даже не в том, что как всякий мужчина он первым делом свои «фамильные драгоценности» проверять кинулся, а в том, что в таких традиционных обществах роль у женщины в обществе одна. Быть женой. И это в лучшем случае. Потому как тем, у кого не получилось быть женой у хорошего, богатого и доброго мужа (а такие вообще существуют?) — тем уготована другая роль. Сперва — подстилки, общество-то не сказать, чтобы гуманное тут. А потом — служанки, как молодость пройдет. Ну и комбинации служанки-подстилки и подстилки-служанки. Быть подстилкой не хотелось до крайности. Быть женой, впрочем — тоже не хотелось. Не вызывали эти вот перспективы энтузиазма. Так что может и хорошо, что он сейчас помрет. В своем мире умер, а сейчас вот тут умрет. Хм. А если это рекурсия?
— Эй, странная, подберись. Смотри-ка, сюда опять стражник Чань идет, а с ним… ого, это ж светлый господин Вон Ми Баошу! Да будут предки милостивы ко мне! — пробормотал лохматый Иши и даже как-то съежился, уменьшился в размерах, словно пытаясь спрятаться. С колодкой на шее такая попытка была обречена на провал. Виктор бросил взгляд на приближающихся людей. Вон Ми Баошу, подумал он, надпись на канге у лохматого гласила «воровство нефритовой подвески у госпожи Вон Ми». Значит этот господин Баошу, — родственник той самой госпожи Вон Ми. Скорее всего — муж. Виктор бросил на человека, идущего рядом со стражником Чань и обратил внимание сразу на несколько деталей.
Первая — что это не стражник Чань Ди шел впереди, провожая за собой. Нет, стражник шел чуть позади, и его голова была наклонена к земле. Совсем чуть-чуть, но все же. Это не было похоже на «я сопровожу вас туда», это скорее было похоже на «эскорт достопочтимого господина, где я и где он, надо понимать». Сам же господин Баошу шел, расправив плечи, не торопясь, словно плывя над землей, словно ему на голову поставили пиалу с горячим чаем и запретили вокруг смотреть. Расправленные плечи, надменный взгляд сверху вниз, плывущая походка… это шел человек, уверенный в себе и своем социальном статусе. Виктор мало разбирался в одежде и аксессуарах этого мира, но он был уверен в том, что местным жителям на глаз было понятно, что идет большая шишка, большой человек — по богатству одеяний, по затейливой шапочке на голове, по вееру, что тот держал в руке или же по прямому мечу, который свисал с пояса.
Впрочем, ему все равно. Умирать так умирать. Сил на то, чтобы реагировать на появление кого-бы то ни было у него не было. Как там говорил старина Шрам — «прости, что не прыгаю от радости, у меня что-то спина побаливает». Да, именно так. И не попрыгаешь тут и спина болит.
— Эй вы, голодранцы! — зычно рычит стражник Чань Ди: — а ну приняли надлежащий вид. Сам господин Вон Мин Баошу изволил проведать!
— Прошу простить этого ничтожного! — тут же возопил лохматый Иши, склоняя голову и становясь на четвереньки: — прошу простить! Мои глаза недостойны узреть…
— А ты чего? — стражник переводит взгляд на Виктора и поднимает свое копье, чтобы ткнуть того тупым концом древка под ребра. Виктор переносит тычок с философским спокойствием, он бы многое дал за то, чтобы стражник Чань перевернул свое копье и ткнул его не древком, а острым, листовидным наконечником прямо в сердце. Однако он подозревает, что стражник Чань так делать не будет. Не положено. Но сил говорить тоже не так уж и много, а уж силы вскочить на ноги и повалится на четвереньки, как только что сделал лохматый — и вовсе. Он и не встанет.
— Оставь. — поднимает руку господин Баошу и стражник Чань — прекращает попытки ткнуть Виктора древком во второй раз. Интересно, а тут есть дополнительное наказание за то, что «непочтительно вел себя по отношению к господину Баошу»? — вяло думает Виктор, чувствуя, как мысли медленно плавают внутри, словно снулые рыбины под зимним льдом, когда так не хватает кислорода.
— Подними голову, бродяга и проходимец. — а эти слова обращены уже к лохматому и тот поднимает голову и колодку вместе с ней, придерживая руками. Ну нет, думает Виктор, такой трюк я сейчас точно не исполню, сил не хватит. Все-таки самая жестокая ирония жизни это то, что разум не оставляет тебя до конца и даже зная, что умираешь — ты все равно в состоянии мыслить и это ужасно.
— Пресветлый господин Вон Ми! Даруют предки вашей семье изобилие и здоровье всем близким! Да пребудут в целости ваши детки! Да благословят вас боги! Да… — тараторит лохматый. Виктор только глаза прикрывает. Ну кто так делает, думает он, так не делают. Ты сам снижаешь свою ценность в глаза у другой стороны, так переговоры не ведут.
— Ты о чем думал, мерзавец, когда решил украсть что-либо у моей супруги? — раздается голос господина Баошу. Лохматый Ишу снова складывается пополам, утыкаясь колодкой-кангой в землю, призывая Небо и Землю в свидетели, каясь во всех своих грехах и принося страшные клятвы в том, что бес попутал и вообще никогда и помыслить не мог, а все случайно так вышло, он подвеску на улице подобрал и торопился госпоже Вон Ми, да славится имя ее в веках и да будут благословенны ее дни, — вернуть. Да, побежал не в ту сторону, но откуда же ему, скудоумному знать где именно госпожа живет? Весь город знает? Помутнение в голове случилось, через рынок побежал. А что побежал? Так торопился же! Со всех ног бежал! Срезали подвеску с пояса? Вы смотрите, какие негодяи, нет на них управы, пусть бог и покарает, пусть пресветлая богиня им головы палицей размозжит, как так можно! Пресветлая госпожа Вон Ми — чисто небесная дева во плоти, а эти негодяи у нее подвеску украсть пытались! Что на свете творится. Хорошо, что он, Иши Цинсы — на страже закона! Видимо воры испугались содеянного, уронили подвеску, а он — подобрал! Да, судья не разобрался немного, да посидеть в колодках пришлось, но ради благополучия пресветлой госпожи он и не на такое готов!
— Вот как. — лицо господина Баошу на какой-то неуловимый момент дрогнуло и Виктор мог покляться, что увидел легкую улыбку. Вот она, истинная сущность господина Баошу, конечно же он важный, конечно же он тут влиятельный и ведет себя соответственно, однако эта тень улыбки говорила о многом. Внутри у Виктора зародилась надежда. Насколько влиятелен этот самый господин Вон Ми Баошу? Может ли он из колодок выдернуть?
— Истинно так! Истинно так! Никак иначе! Клянусь своей покойной матушкой и всеми своими братьями и младшей сестренкой! — тараторит лохматый, и откуда только силы у него на такое? Вместе со мной же третий день в колодках, а такой бодрый…
— Что же. Видимо и правда произошло недоразумение. — говорит господин Баошу и поворачивается к стражнику: — уважаемый Чань Ди, этого человека надлежит отпустить немедленно.
— Но… так не положено, господин Вон Ми. — кланяется стражник: — я бы с удовольствием, но судья Чэнь… да и этот потом жалобу может подать, тут надо дело с самого начала поднимать.
— Хорошо. Я схожу к судье Чэну. — неожиданно соглашается его собеседник: — В самом деле, это же его ответственность. А что до жалоб… ты будешь жаловаться на неверно исполненное правосудие, или быть может у тебя есть претензии к семье Вон Ми? — спрашивает господин Баошу у склонившегося лохматого Иши. Тот отрицательно мотает головой, натирая себе шею об колодку, клянется всеми богами что никаких претензий не имеет и никуда жаловаться не собирается.
— Вот и хорошо. — господин Баошу наклоняется к склонившемуся лохматому и шепотом, так, что стражнику, стоящему чуть поодаль — не слышно — говорит: — не думай, что ты меня провел, Иши Цинсы. Этот раз у тебя последний. Я просто не хочу чтобы имя моей супруги хотя бы еще сутки было на писано на позорных колодках в центре города. Но следующего раза у тебя не будет, тебе понятно? — он прищурился и выслушал очередной поток клятв и уверений. Повернул голову.
— Господин Баошу. — Виктор понял, что сейчас у него есть шанс. Потому что месяц в этих колодках он не вытянет. Не выживет. Почему-то прямо сейчас ему вдруг захотелось жить, пусть даже в этом несуразном теле и в этом странном мире.