Сын епископа
Шрифт:
Вдохнув поглубже, он выдохнул и поднял глаза с улыбкой, которая была лишь слегка напряженной.
— Ну, если уж на то пошло, полагаю, что и мне пора нацепить все знаки моего достоинства, как ты думаешь? Без них я не могу присвоить тебе графский титул.
— Конечно, нет, — воскликнул Дугал, уловив намек.
И они продолжали в том же духе все время, пока Келсон завершал свой туалет, и даже по пути в тронный зал до самых дверей.
Глава XVIII
И обручу тебя Мне в верности. [19]
19
Осия 2:20
Королевский
Как полагается в самые большие праздники, он надел украшенный самоцветами тяжелый венец, которым его короновали, а не скромный золотой обруч, в котором чувствовал себя куда привольней. Его черные волосы свободно падали на плечи. На позолоченном колоном поясе висел отцовский меч; инкрустированный скипетр покоился на сгибе левого локтя.
Прежде чем взойти на помост к высокому трону с балдахином, он двинулся налево, где ждали епископы, и ненадолго преклонил колени пред Браденом, чтобы получить рождественское благословение, и, стараясь не расплескать наполнивший душу мир, воссел на трон.
И отныне то был единственный островок спокойствия. Едва король занял свое место, ударили барабаны, привлекая внимание к глашатаю, который возвестил об открытии Рождественского приема.
Последовали приветствия верных вассалов — большинство их лишь мелькало перед глазами.
Голова его то и дело наклонялась в ответ на их низкие погоны, рука протягивалась, чтобы к ней в знак повиновения прикоснулись их губы, язык бормотал слова признательности, и даже что-то спрашивал о семьях и землях, и вот — перед ним кто-то новый, а за ним еще и еще…
Он просиял, когда к нему вдруг приблизился Дерри, ибо ведать не ведал, что тот собирается явиться ко двору на Рождество. Затем поднялся, чтобы поцеловать руку улыбающейся Риченде, которую подвел к нему Морган, и внезапно понял, почему Дерри здесь. И все-таки один сменялся другим слишком быстро, и мелькание замедлилось лишь тогда, когда выступил вперед Дугал, чтобы принять звание. И даже этот обряд прошел слишком скоро, чтобы доставить полное удовольствие.
Косички горцев, их пледы и оправленные в серебро кинжалы, вопли волынок. Опустившийся перед троном на колени Дугал. Слова сожаления о смерти старого графа, приветствие новому. Выражение повиновения и клятва верности, руки Дугала меж королевских рук. Взмах большим мечом плашмя — серебряная вспышка в воздухе между ними — и вот он опоясывает Дугала другим мечом с позолоченным графским поясом…
— …этим мечом обороняй беззащитных и наказывай зло, всегда помня, что у чести, как и у меча два острых края — правосудие и милосердие…
Внесены знамя и котел, ибо Дугал отныне
— Хотя ценность этого благородного металла — знак твоего звания и достоинства, пусть вес этой короны напоминает тебе также о твоем долге и об ответственности, которую ты отныне разделяешь с нами. Поднимись, Дугал Мак-Ардри, граф Траншийский, и встань по нашу правую руку, среди других любимых нами доверенных советников.
Волынщики опять завели нечто бодрое и приподнятое, в то время как родичи Дугала торжественно несли его по залу на плечах, распевая славословие… Но, увы, слишком скоро пришлось вернуться к житейским бурям.
Вот он, вестник из Меары: выходит вперед, учтивый и смиренный, как приучен, но произносит дерзкие слова от имени своей госпожи, поправшей все предложения милосердия и предоставившей царственных заложников их участи. А вот — голова Истелина, окровавленная и точно вылепленная из воска, поднятая ввысь за прядь спутанных волос — грозное предостережение любому, кто изменит Меаре.
И даже этим не кончилось. Зал разразился воплями и громкими требованиями воздаяния. Нескольким женщинам сделалось дурно. Не одного и не двух вассалов Келсона пришлось силой удерживать, чтобы они не выместили гнев на вестнике, прежде чем того препроводили под замок, дабы защитить. Когда король и его главные советники удалились в палату совета, страсти накалились пуще прежнего. Слишком оглушенный и подавленный даже для того, чтобы думать, что делать дальше, Келсон сидел, уронив голову в ладони, и старался ничего не видеть и не слышать несколько минут, пока другие не выпустили пар. Он поднял лицо, лишь когда Браден, сидевший около него слева, повторно его окликнул:
— Государь! Государь! Умоляю! Я не мстителен, государь, но такое простить невозможно! — говорил Браден, возбужденно крутя в пальцах нагрудный крест. — Разумеется, больше и вопроса нет о браке с меаркой!
— Если я не женюсь на ней, единственное, что мне остается — это убить ее, — устало заметил Келсон. — И вы хотите, чтобы я обратил свое негодование против невинной заложницы?
— Невинной? — фыркнул Джодрелл. — С каких это пор вина или невиновность имеют отношение к их участи? Прошу прощения, государь, но Генри Истелин был куда невинней любой меарской принцессы. И кровь его вопиет об отмщении!
— Да, но если я позволю, чтобы мстительность властвовала надо мной, что я за король? — парировал Келсон. — Я дал клятву, Джодрелл… Клятву поддерживать закон, умерять правосудие милосердием, но не мстить!
— Я не вижу здесь правосудия, — едва слышно пробурчал тот, раздраженно передвигаясь в кресле.
— А что вы увидели, Джодрелл?
— То, что вы, кажется, намерены дозволить отродьям изменников выйти сухими из воды, государь! — сказал Джодрелл погромче, его красивое лицо недобро исказилось. — Да еще и преподнести одному из них ту самую корону, которую их матушка пытается вероломно захватить! В данном случае милосердие — это слабость, государь. Меарская сучка умертвила заложника, которого взяла; и наше право — прикончить тех, которых удерживаем здесь мы.