Сын Грома, или Тени Голгофы
Шрифт:
Как Тигеллин и ожидал, Нерон ухватился за письмо Пилата Сенеке и за доклад прокуратора Тиберию о воскресшем «Хресте». Мня себя великим артистом, поэтом и музыкантом, сочинителем, равным Вергилию и Гомеру, Нерон был не прочь блеснуть и на поприще философском. Он всегда мечтал в какой-нибудь философской беседе заткнуть за пояс своего учителя Сенеку. Но Тигеллин, не любивший умствовать, отговорил кесаря от беседы с философом. Он не советовал Нерону вдаваться в такие тонкости: знал ли вообще философ о письме Пилата, посылал ли сам что-либо подобное прокуратору. Вина его была налицо: отщепенец Пилат связал заумь философа с учением «Хреста». Чего же еще?!
– Вспомни, божественный, как досаждал тебе этот болтун Сенека своими рассуждениями о человеческом достоинстве рабов, – напомнил кесарю Тигеллин. – Разве не враги Риму Пилат и Сенека? Разве это письмо тебя не убеждает, что они были в сговоре?
И всесильный префект преторианцев выразительно показал большим пальцем правой руки – вниз. Таким жестом на гладиаторских игрищах кесари обрекали поверженного бойца на смерть.
Нерон еще ничего не решил, но префект настаивал:
– Божественный! Какие еще нужны доказательства. Этот лодырь Пилат обращается к своему единомышленнику с письмом, в котором предполагает возможность падения великой империи и воцарения в Риме вместо порядка и силы всепрощения и любви. Чего больше? И куда дальше? Оба они заслужили самое малое удушения.
Сенека, на свою беду, во время обучения юного Нерона познакомил его с историей Сократа. И в памяти кесаря особенно ярко запечатлелся конец великого афинянина. Чаша с ядом! Вот оно! По мнению Нерона, это как раз то, что надо. Именно такого конца и заслуживают философы, пытающиеся поучать правителей. В общем, с Сенекой для кесаря все стало ясно. И тут же к философу отправился центурион с копьем беды.
Философу было предложено покончить с собой. И старый ироничный стоик вскрыл себе вены, одновременно диктуя писцам сцены из своей последней трагедии «Октавия».
Озаботился кесарь и судьбой доживающего в безвестности главного смутьяна эпохи, Пилата.
О, Пилат! Его и назначили Азазелом! Пятому прокуратору Иудеи было поставлено в вину ни больше ни меньше как сочинение легенды о некоем иудейском проповеднике «Хресте», который был распят, но на третий день воскрес и продолжал встречаться с учениками; те, получив наставления своего Учителя, разбрелись по свету и, сокрушая пантеоны земных богов, ведут планомерную осаду Рима. Их Бог Распятый, низвергнув Громовержца Юпитера, вот-вот воцарится в Капитолийском храме. В общем, преданному всей душой своему кесарю, римскому народу и Сенату бывшему прокуратору Иудеи Понтию Пилату приписали организацию и пропаганду враждебной Риму иудей-ской секты. И к нему тоже тотчас же был послан центурион с копьем беды.
И утром у ворот дома Пилата в Галлии появился центурион во главе двух десятков преторианских гвардейцев.
Но не все получилось у Тигеллина. Центурион вернулся ни с чем. Отставной прокуратор Понтий Пилат, этот первый, и главный, летописец христианства, исчез вместе со своей премудрой женой Клавдией Прокулой, которой тоже предписывалось вскрыть себе вены.
Разные нелепости рассказывают и пишут в наше время о Понтии Пилате. Автор перерыл кучу литературы, но ничего определенного так и не обнаружил. Измученный поисками, он как-то вздремнул от переживаний за героев своего романа в одном из книгохранилищ. И был ему быстрый, короткий сон-видение. Белобородый муж в белых одеждах подсказал автору, где он может встретить сегодня того самого Пилата, который на заре первого тысячелетия, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана, словно по чьей-то подсказке свыше, не находя смертной вины у арестованного храмовой стражей Галилейского проповедника Га-Ноцри, все-таки отправил несчастного на казнь… Оказывается, для этого надо всего лишь поехать в Швейцарию, там в Люцернских Передних Альпах есть гора Пилат. Ежегодно в Великую пятницу на той горе появляются Пилат и Клавдия Прокула. У супруги в руках кувшин и полотенце, и она поливает на руки прокуратору, а тот все моет и моет их…
Но продолжим, продолжим наше повествование о праведном Сыне Громовом.
Глава 26
Чудесное исцеление колченогого и немой
Едва скрылось солнце и землю окутал вечерний сумрак, за которым с окрестных холмов уже наползала тьма ночи, когда двери всех добрых и недобрых хозяев заперты на запоры, а из рощ на промысел выходят бесы, демоны, чумазые разбойники и прелюбодеи, Иоанн остановился у бедной, покосившейся от старости унылой лачуги. Наученный горьким опытом, он понимал: в богатом доме ночью дверь не откроют и странника не пустят. Примут за ночного лиходея, собаку натравят или суковатой палкой вдоль спины огреют. А бедняк, он – добр. Добр – пока не накопит казны, пока не источит ему душу мирское богатство.
Праведный огляделся. Бедняцкое жилье. Пустой, без колодца и ворот, двор. Вокруг дома разбросано много камней. Под окнами пустая корзина для сухого навоза. Прежде чем постучать, Иоанн поднял лицо к небу. В сумраке ночи черными стрелами носились летучие мыши. Звезды между облаков светят. Слышно, как ровно дышит осел в пристройке к дому.
Иоанн постучал в дверь.
Никто не ответил. «Хозяин предается молитве, а я его тревожу», – обеспокоился праведник и хотел было пойти поискать другого прибежища, но услышал за дверью шаги. Хриплый голос недружелюбно спросил из-за двери:
– Кого тут бес принес?
– Странник сирый. Пусти, хозяин, отдохнуть в доме, сделай милость. Ибо солнце зашло, и тьма на дворе.
– А может, это вор или блудодей пожаловал, а не странник сирый.
– Ну хоть воды испить поднесите, чтобы я дальше пошел. Может, кто другой и переночевать пустит.
– А веры ты какой будешь, странник?
«Вот как! – подумал он. – Похоже, чужеверца здесь не приветят. Видать, попал я к эллинам иль иудеям».
– Пустите во имя Христа, – попросил он, совсем изнемогая от усталости и жажды.
– А чем докажешь, что ты христианин? Назови имя Бога христианского.
– Во имя Иисуса Христа, Господа нашего, откройте.
Слышно было, как за дверью зашептались. Потом хриплый голос прокаркал:
– Уйди, демон! Не прельщай!
Иоанн привык поститься и мог подолгу оставаться без еды, но сильно мучила жажда. Дневной зной иссушил горло, и он страдал без глотка воды, и от этого усиливалась усталость всего его старого организма. Но делать нечего, кто-то принял его за демона, и, тяжело опираясь на посох, старец побрел к другому дому.
Там история повторилась. У него снова спросили, какой он веры, и, узнав, что странник верует в распятого Галилеянина, погнали пуще прежних хозяев. У третьего дома опять спросили о вере. Видно, опыт ничему не научил мудрого Иоанна, и на вопрос из-за дверей: кто ты, странник? – он опять назвался христианином.
Дом был такой же бедный, как и тот, в котором ему только что отказали в приюте. Такая же куча камней у входа, такая же корзина для сухого навоза под окнами и такой же вопрос: какой ты веры, чужестранец? На что Иоанн ответил: