Сын каторжника
Шрифт:
Он вошел в собор. Служба только что закончилась; внутри было безлюдно. Быстро пройдя в небольшой расположенный отдельно придел, он опустился на колени.
Подняв глаза, чтобы начать молиться, он увидел картину, помещенную над алтарем, и вздрогнул.
Эта картина, которая произвела на молодого человека столь сильное впечатление, была копией знаменитого полотна Корреджо, изображающего великую грешницу, покровительницу Мадлен. Святая лежала посреди дикого леса, на голой земле, укрытая как длинными прекрасными волосами с золотистым отливом, так и складками голубой туники; облокотившись, она размышляла над книгой, а рядом покоилась мертвая голова.
Мариус был поражен не только сходством двух имен; находясь во власти некой преследовавшей
Сумятица его мыслей стала ужасающей; волосы у него на голове встали дыбом, и казалось, что сердце его вот-вот выскочит из груди; он оперся на руки так, чтобы не смотреть на полотно и взволнованным, прерывистым голосом начал молиться.
— Боже мой, — произносил Мариус, — избавь меня от этой безрассудной любви, не позволяй мне уступить ей. Ты даровал мне положение скромное и бедное, и не поклонялся ли я твоей воле, недоставало ли мне мужества и смирения? Зачем же ты удручаешь меня таким образом? О Боже, сделай так, чтобы я не поддался искушению этой страсти! Ты видишь, она преследует меня вплоть до твоих алтарей обликом, которого я страшусь, не в силах перестать его обожать; она является мне в чертах одной из твоих избранниц. И я молю тебя и трепещу при мысли, что ты не внемлешь моей просьбе; я умоляю тебя вернуть моей душе покой и в то же время задаюсь вопросом, не будет ли он столь же страшен, как смертный покой? О ты, чье имя носит и моя любимая, о святая блаженная, столько страдавшая из-за того, что столько любила, попроси Господа ниспослать мне силу, какую я сам в себе не нахожу, попроси его позволить мне забыть ее, попроси его сделать так, чтобы имя Мадлен не наполняло больше мою душу так, как в этот самый миг оно наполняет ее тоской, одновременно сладкой и страшной…
Молитва Мариуса была прервана чьим-то коротким приглушенным вскриком, раздавшимся в двух шагах позади него.
Он обернулся и заметил молодую женщину, просто, но изящно одетую, устремившуюся к выходу из придела. Вуаль, низко опущенная на лицо женщины, не позволяла различить черты ее лица. Стулья и скамьи, стоявшие в приделе, мешали ей пройти, и она отодвигала их с явной поспешностью, свидетельствовавшей о том, что она была смущена не меньше молодого человека.
От неожиданности Мариус не мог произнести ни слова и стоял как вкопанный, наподобие флорентийских статуй, украшающих церковь Ла-Мажор; в его мозгу пронеслась одна мысль, но рассудок отказывался поверить в нее.
Поняв, что она стала предметом внимания Мариуса, молодая женщина, казалось, совсем потеряла голову; она опрокинула скамеечку для молитвы, на которую нечаянно ступила ногой, и чуть было не упала сама.
Мариус со всех ног бросился к ней на помощь, но, прежде чем он оказался рядом, она выпрямилась и, легкая как тень, исчезла среди многочисленных колонн церкви.
Поддавшись охватившим его чувствам, он было бросился ей вослед, как вдруг заметил на одной из плит какой-то предмет, который незнакомка обронила, убегая.
Он поднял его — им оказался молитвенник; на его сафьяновом переплете готическим шрифтом были оттиснуты всего две буквы: «М. Р.»
У Мариуса больше не оставалось никаких сомнений: молодая женщина была Мадлен, и она слышала все, что он полагал доверить одному Богу.
Не закончив молиться, он покинул церковь еще более потрясенный, чем когда вошел в нее.
X. ДВА ЧЕСТНЫХ СЕРДЦА
После встречи, которая произошла в церкви Ла-Мажор, Мариус так и не решился написать мадемуазель Мадлен, чтобы предупредить ее об ужасных намерениях г-на Кумба, хотя прежде он собирался это сделать.
Бледный и дрожащий, он вернулся в дом хозяина своей фирмы. Подавленность Мариуса была настолько сильной, настолько очевидной, что его сочли больным и вызвали врача; тот обнаружил у него сильный жар. Его уложили в постель; но, даже оказавшись в одиночестве в своей маленькой комнате, он и не помышлял написать девушке, ибо был уверен, что, испытывая законное негодование, она, по меньшей мере, отошлет ему письмо, даже не прочитав его.
Между тем г-ну Кумбу не пришлось пускать в ход свой талант по обращению с огнестрельным оружием: г-н Риуф и его сестра не появились у ворот деревенского домика.
Как-то вечером г-н Кумб получил от своего молодого соседа вежливое письмо: выражая почтительность возрасту бывшего грузчика, тот признавал свои ошибки и просил забыть о них.
Господину Кумбу недоставало благородства, как недоставало ему и того великодушия, что велит человеку забывать нанесенные ему оскорбления, а ведь отмирание таких свойств души вовсе не проходит безнаказанно. Будучи далеким от мысли увидеть в такого рода поступке благородное и честное признание, достойным образом искупавшее совершенную ошибку, г-н Кумб вообразил, что это письмо было подсказано его угрозами, ибо он не сомневался, что Мариус был их честным выразителем. С тех пор как г-н Кумб ощутил в себе некие воинственные поползновения, он несколько ревновал к роли, какую тот, кого он считал еще юнцом, сыграл в этом деле, и теперь был вполне удовлетворен, встав, по меньшей мере, вровень с Мариусом.
К большому удивлению Милетты, которая никогда не видела своего хозяина покидавшим дом после захода солнца, г-н Кумб, получив письмо от Жана Риуфа, тотчас попросил Милетту подать ему то, что он называл левитом, надел его, положив деньги в карман жилета, и направился в бонвенское кафе.
Именно здесь, где ему впервые пришлось испытать унижение, он жаждал заставить воссиять свою славу. Позывы его спеси не изменились, но вслед за ними пришла новая страсть, ненависть, наложив самый отвратительный отпечаток на его чувства; можно было посмеяться над его тщеславием, когда оно удовлетворилось распускавшимся цветком, завязавшимися овощами, удачной ловлей скорпены; но сама наивность этого тщеславия придавала старику некие черты величия. Сейчас ему не оставалось ничего иного, как сожалеть о своем тщеславии, ведь именно оно довело его до того, что он стал выпрашивать аплодисменты у ничем не примечательных слушателей и покупать их восхищение, награждая за него немалым количеством рюмок, в то время как сам он ухмылялся легким и дешевым победам, которые ему уготавливала его уместная щедрость.
Поведение г-на Кумба произвело сильное впечатление на местное общественное заведение; он прочел там полученное им письмо от соседа, сопроводив его многочисленными комментариями по поводу трусости этого господина и обхождения, ожидавшего его в случае, если б он так и не решился представить свои извинения, держась на почтительном расстоянии. Обращаясь одновременно к неутолимой жажде завсегдатаев бонвенского кафе и зависти, какую обычно испытывают к богатым людям, бывший грузчик снискал одобрение и в придачу был удостоен оваций как блестящий полководец и единодушно провозглашен святым Георгием. Новоиспеченный забияка оставался прежним скрягой, выставляя напоказ свою щедрость, — иными словами, он не забывал о себе в предпринятой им раздаче спиртных напитков; хмельное состояние от выпитого в сочетании с ударившим в голову опьянением славой вконец помутили его рассудок. Он возвращался домой, выделывая зонтиком грозные мулине, и у него уже не было особой уверенности в том, что он не истребил весь род Риуфов, как мечтал об этом всю прошлую ночь и как клялся в этот вечер сделать при первом же удобном случае. Когда он заметил вдалеке крышу шале, контуры которой вырисовывались на туманном горизонте открытого моря, потребовалось вмешательство тех, кто либо из милосердия, либо из признательности решил препроводить его домой, помешав ему таким образом поджечь соседский дом.