Сын Китиары
Шрифт:
– Было бы очень славно, – повторил Карамон, – лечь сегодня пораньше – ради разнообразия.
Тика, намывавшая пол в общей зале, нагнула голову, чтобы спрятать улыбку, и притворно тяжело вздохнула.
– Да, – сказала она, – это было бы и в самом деле славно. Я так устала за последние дни, что сегодня, наверное, усну, едва донесу голову до подушки.
Карамон обеспокоено глянул на нее:
– Но, может быть, ты все–таки не так сильно устала, дорогая? Палин явится на каникулы только через месяц, старшие отправились навестить Золотую Луну и Речного Ветра, девочки уже спят. В трактире ни души, только ты да я, и я думал, что нынче вечером мы… э–э… немного поговорим…
Тика едва не смеялась в голос, старательно пряча лицо.
– Нет–нет, я и в самом деле слишком устала, – проговорила она с новым тяжелым вздохом. – И надо еще сменить белье и поставить мясо на утро…
Широкие плечи Карамона поникли, он отвернулся.
– Что ж, – пробормотал он, – раз так… Иди ложись, я закончу все сам.
Отшвырнув тряпку, Тика со смехом бросилась к мужу и обвила руками его могучую шею.
– Ты – дикий ненасытный медведь! – сказала она нежно. – Я смеялась. Конечно же, раз здесь только ты да я, мы пойдем в постель пораньше и «поговорим», как ты это называешь! Гаси огни и запри дверь. Оставшиеся дела могут подождать до утра.
Карамон, ухмыляясь во весь рот, направился к двери. Но только он взялся за щеколду, как снаружи раздался тихий стук.
– О, только не это! – выдохнула Тика, нахмурясь. – Кого это принесло в такой поздний час? – Она задула свечу на столе и прошептала. – Сделай вид, что не слышал. Может, они уберутся восвояси.
– Как–то нехорошо, наверное… – пробормотал мягкосердечный Карамон. – Теперь по ночам холодновато…
– Ты неисправим! – всплеснула руками Тика. – Есть же еще трактиры, кроме нашего…
Стук повторился, на этот раз более громкий, и чей–то высокий голос за дверью крикнул:
– Эй, есть там кто–нибудь? Я понимаю, уже поздно, но я одна и боюсь бродить в темноте!
– Это женщина, – сказал Карамон, и Тика поняла, что настаивать бесполезно.
Если еще какого–нибудь странствующего рыцаря ее муж мог отправить среди ночи искать другой трактир, то оставить на улице женщину, да еще без спутников, – никогда.
Тика злилась и потому не удержалась от ворчливого замечания:
– Что за женщина может бродить по дорогам среди ночи? Уж конечно, какая–нибудь побирушка!
– Ох, дорогая, – прошептал Карамон хорошо знакомым ей просительным тоном, – пожалуйста, не говори так. Может, она едет навестить больных родственников, и ночь застала ее посреди дороги, или…
Тика зажгла свечу.
– Можешь не продолжать. Открывай давай.
– Сейчас, сейчас, уже иду! – обрадовано возгласил Карамон, но, снова взявшись за щеколду, еще раз обернулся к жене и прошептал: – Подбрось полено–другое в плиту. Она наверняка голодна.
– Обойдется холодным мясом и сыром, – отрезала Тика, зажигая свечи в большом шандале на столе.
Как большинство рыжих женщин, Тика имела крутой нрав, и, хотя волосы ее с годами поседели, характер трактирщицы не изменился. Карамон понял, что горячей еды незваной гостье не видать.
– Она наверняка устала, – сказал он примирительным тоном, – и наверняка сразу уйдет наверх.
– Посмотрим! – фыркнула Тика. – Откроешь ты ей наконец или так и оставишь замерзать за дверью?
Карамон вздохнул и открыл дверь.
И оказался лицом к лицу с ночной гостьей. Она выглядела совсем не так, как можно было бы ожидать, и даже Карамон, как ни добросердечен он был, глянув на нее, засомневался, а правильно ли он поступил, открыв ей.
Посетительница куталась в тяжелый плащ, на голове у нее красовался шлем, а на руках были кожаные перчатки по самые локти, что наводило на мысль о драконе. Само по себе это не было удивительным или необычным, в последние дни через Утеху прошло много всадников верхом на драконах. Но цвет! И шлем, и плащ, и перчатки были синего цвета, столь темного, что в свете свечей он казался черным. Тускло отблескивали лоснящейся кожей синяя куртка и штаны, заправленные в высокие черные сапоги.
Всадница синего дракона.
Таких гостей в Утехе не видали со времен войны. Появись эта женщина среди бела дня, ее забросали бы камнями. Либо по меньшей мере связали бы по рукам и ногам. Даже сейчас, спустя двадцать пять лет, в Утехе еще живы были свидетели того, как синие всадники палили город и убивали их друзей и родных. И Карамон, и Тика оба сражались в Войне Копья. А каждый, кто выжил тогда, сохранил в сердце неистребимую ненависть к синим драконам и их всадникам – слугам Владычицы Тьмы.
Глаза из–под темного шлема встретили взгляд оторопевшего Карамона.
– Найдется у тебя комната на одну ночь? Я еду издалека и очень устала.
Голос ее был тих, в нем действительно слышались усталость и… беспокойство: Гостья старалась держаться в тени и, дожидаясь ответа трактирщика, дважды обернулась через плечо. Причем взгляд ее был устремлен скорее вверх, чем назад.
Карамон обернулся на жену. Тика способна с одного взгляда распознавать людей – умение, которое легко приобрести, двадцать лет принимая странников со всего света. Она коротко кивнула.
Карамон отступил за порог и дал всаднице пройти. Она еще раз обернулась через плечо и проскользнула за дверь, по–прежнему стараясь держаться в тени. Карамону передалось ее беспокойство, и он выглянул наружу, прежде чем запереть за гостьей двери.
В ясном ночном небе высоко висели две луны – красная и серебристая. Они стояли близко, но уже не так близко, как несколько ночей назад. Черная луна еще не всходила, а если даже взошла – ее могли видеть лишь служители Владычицы Тьмы. Но, верно, и она была где–то недалеко от сестер, если маги трех цветов собирались в эти дни вместе – добро, зло и нечто промежуточное.