Сын Люцифера. Книга 5. Любовь
Шрифт:
— Как «не можешь»?!
— Так, — пожал плечами Полищук. — Не могу, и все.
— Вот так вот, да?.. Какая же дура!.. Какая же я дура была, что тебе поверила и призналась во всем! — глаза у жены наполнились слезами, в голосе послышались истерические нотки.
— Шлюха! — с отвращением бросил Полищук. — Шлюхой была, шлюхой и осталась! Порядочная женщина раскаивается в том, что она это совершила, а шлюха только в том, что она в этом призналась.
Он окинул последним взглядом комнату, взял с пола пакет и пошел к двери. Через минуту он уже был на улице.
* * *
И спросил у Люцифера
— Но не все же в таких ситуациях уходят? Некоторые же остаются!
И ответил, усмехнувшись, Люцифер Своему Сыну:
— Это их дело.
СЫН ЛЮЦИФЕРА. ДЕНЬ 54-й
И настал пятьдесят четвертый день.
И сказал Люцифер:
— Никогда ни о чем не жалей и не пытайся сохранить то, чего сохранить уже нельзя. За это всегда приходится платить слишком дорого.
СВИНГ
«Etenim ipsae se impellunt ubi semet a ration discessum est; ipsaque sibi imbecillitas indulget in altumque provehitur imprudens nec reperit locum corsistendi».
(«Ведь страсти сами себя возбуждают, лишь только перестаешь следовать разуму; слабость снисходит к самой себе и, неразумная, идет все дальше и дальше и больше не в силах остановиться». — лат.)
Цицерон, «Тускуланские беседы»
Полина лежала на спине и со скучающим видом смотрела в потолок. Коротков елозил по ее телу уже битый час — гладил, ласкал, целовал — но все без толку. Все было бесполезно. Ни малейшего возбуждения он не чувствовал. Вначале у него, вроде, что-то там слегка шевельнулось, но ни до чего конкретного дело, как обычно, так и не дошло. Полина, кажется, даже и не заметила ничего. Что что-то у него там сегодня все-таки «вставало». Просто не успела ничего заметить!
Наконец, когда Коротков поймал себя на мысли, что, лаская грудь жены, он думает исключительно о том, завтра или послезавтра, интересно, выйдет из отпуска его начальник, он нерешительно остановился.
— Да, я тоже думаю, хватит на сегодня, — безразлично заметила Полина, шевельнулась, освобождаясь, встала и начала, не торопясь, одеваться. — Пошли обедать! — и, не меняя тона, так же буднично добавила. — Нам надо разводиться.
Сказать по правде, Коротков последнее время и сам об этом частенько подумывал, но, тем не менее, эти слова жены застигли его сейчас совершенно врасплох. Ему казалось почему-то, что уж она-то об этом даже и не помышляет. Несмотря на все их семейные (постельные, увы, прежде всего!) проблемы. Боится этого, как и любая другая женщина. И уйти от нее, это вообще с его стороны подлость, чуть ли даже не предательство самое настоящее! Все-таки возраст у нее уже,.. далеко не девочка... И остаться одной... Это он — мужчина, в самом расцвете сил, он-то не пропадет! у него еще вся жизнь впереди! А она...
И вот, пожалуйста! «Боится»!.. «Нам надо разводиться».
Жена продолжала молча одеваться.
— Ты это серьезно? — наконец, выдавил из себя Коротков. На сердце у него словно навалилась какая-то свинцовая тяжесть. Мысль о разводе стала вдруг пугать.
— Конечно! — жена на секунду приостановилась и подняла голову. — А что тебя так удивляет?
— Это... ты из-за этого?.. — промямлил через силу Коротков, пряча глаза.
— Из-за «этого», из-за «этого»!.. — насмешливо передразнила жена. — Из-за чего же еще! Что это за муж! Раз в месяц, и то по обещанию! — она громко хлопнула дверцей шкафа.
— Ну, почему «раз в месяц»?! — горячо запротестовал Коротков и даже на постели от волнения слегка привстал. — В прошлом месяце два раза было! И ты сама сказала, что тебе понравилось!
— В общем, Боренька, меня все это не устраивает, — жена смотрела на мужа с нескрываемым раздражением. — Я молодая еще женщина и без этого не могу. Да и не хочу! — повысила она голос и в сердцах швырнула на стул какую-то тряпку. — Что это за жизнь?! С подругами поговоришь, у них мужья, как мужья. Нормальные мужики. Все всегда стоит. По три, по четыре раза за ночь! В разных позах. Все время что-то новое. А у меня?!.. — она уже не сдерживалась и объяснялась с присущими практически всем женщинам в таких случаях бесцеремонностью, бестактностью и бесстыдством. — Какой ты муж?! Название одно! — супруга окинула онемевшего Короткова непередаваемо-презрительным взглядом и величаво выплыла из комнаты.
Коротков остался лежать как оплеванный. Лицо у него горело.
Что же делать?!.. Что делать?!.. — беспорядочно вертелось у него в голове.
Он понимал прекрасно, что по большому счету жена его права. С сексом у них последнее время дело действительно обстояло неважно. Совсем неважно!.. Да никак почти!
Раз в месяц. Ну, два от силы. Да и то!.. Не секс, а слезы. Мышиная возня. Обязанность просто какая-то. Ну, надо вроде... Супружеский долг выполнить. Вот именно, долг! Ни о каком удовольствии, страсти, желании речи давным-давно уже вообще не шло. По крайней мере, для него. Кончить бы все побыстрей и отделаться на ближайшие 2-3 недели. Как минимум!
При всем том импотентом Коротков отнюдь не был. Ни-ни! На женщин он реагировал вполне адекватно. И фильмы эротические его возбуждали, и журналы. Все как положено. Он даже мастурбировал иногда тайком. Когда жены дома не было. Чтобы снять сексуальное напряжение. Собственно, и не «иногда», а довольно часто. Чуть ли даже не через день. Ну, через два-то уж точно!
Поскольку даже такого рода самоудовлетворение доставляло ему удовольствие несравненно больше, нежели секс с женой. А вернее говоря, секс с женой не доставлял ему уже сейчас удовольствия вообще почти никакого! Если бы только можно было, он безусловно предпочел бы с ней совсем ничем не заниматься. Никаким, блядь, «сексом»! Но, к сожалению, полностью устраниться тут было нельзя. Муж, как-никак!.. Так, что хотя бы раз в месяц делать «это» все-таки приходилось. Н-да... Нести свой крест. Черт бы его побрал!!
В принципе, следовало бы, конечно, давным-давно уже завести себе любовницу, но...
Во-первых, Коротков просто не мог на это решиться. Вот не мог, и все! Что ни говори, а это было предательство. Это была та черта, которую он не мог заставить себя переступить.
Это была первая причина. Официальная, так сказать. Которой он гордился втайне и на которую охотно сам себе указывал. Вот, мол, он какой, оказывается, честный и благородный!.. За что и страдает.
Но были и другие. И вторая, и третья... Менее... благородные. В которых он признавался даже сам себе уже крайне неохотно. А между тем, возможно, именно они-то и были основными. Ну, по крайней мере уж, отнюдь не менее важными, чем та, первая.