Сын президента
Шрифт:
— Называть ее женщиной, — сказал Джо, — значит оскорблять само это прекрасное понятие. Феминистка и левая. Ты говоришь — жена! Разве женщина, которая заставляет мужа мыть посуду, достойна этого имени? И какая это мать, если она принуждает мужа менять ребенку подгузники? Я не знаю, как ее назвать.
— Что верно, то верно, Джо.
Они поговорили еще немного в том же духе, употребляя слова, как дымовую завесу, чтобы крепче скрепить пустяковое с важным, легче оправдать досаду, невроз и злость и тем самым сохранить о себе хорошее мнение. Наконец они нашли выход. Они примут нужные меры предосторожности, усилят наблюдение и посмотрят, как обернутся дела.
— А дела могут обернуться, — сказал Джо, —
И они отправились домой к женам, успокоенные мыслью, что перед ними много путей, заперев сперва на два оборота замки и всячески обеспечив безопасность своих офисов, которые были полны всевозможных приборов, сводящих на нет саму возможность тайного наблюдения и подслушивания.
4
Ж-ж-ж!Слышите, как жужжат пчелы? Вдоль всей Уинкастер-роу от дома номер 1 до дома номер 31 тянется живая изгородь из фуксий. В Лондоне нет ей подобной. Два метра высотой, полтора шириной и все лето усыпана пунцовыми цветами. Какая прихоть природы — сочетание почвы, климата и умысла — привела к этому, я не знаю.
Видеть ее я больше не могу, но зато могу слышать. Все лето пчелы пасутся на цветах с гудением и жужжанием, вне себя от радости, что нашли такой обильный корм. Я уверена, они прилетают сюда из Энфильда, Ричмонда, Эппинга и Далиджа — наших дальних зеленых пригородов. Ведь пчелы живут в ульях, а где в центре города найдешь место и время, чтобы устроить пасеку? Соседи станут жаловаться.
Хилари предложила садовому комитету убрать фуксии; она считала, что пчелы опасны, боялась, как бы они не ужалили ее маленькую дочку Люси. Члены комитета удивленно посмотрели на нее и объяснили, что пчелы полезны: без них Нам не выжить.
— Нам? — торжествующе переспросила Хилари, — даже женщинам?
В то время она была беременна во второй раз, уклонившись с привычного пути и почувствовав мимолетное влечение к представителю противоположного пола, про которого можно было с уверенностью сказать, что он будет плохо с ней обращаться и скоро бросит; так и случилось, когда она была на шестом месяце беременности.
Седьмой и восьмой месяцы Хилари не находила себе места от мысли, что ребенок может вдруг оказаться мальчиком, а следовательно, попадет в стан врагов и будет отвергнут ее подругами-лесбиянками, на помощь и поддержку которых ей только и оставалось рассчитывать; они охотно оказывали их, но на определенных условиях. Хилари претила мысль отдать мальчика на усыновление: белого младенца, будущего мужчину — этот высший приз на детском рынке, получит лишь самая добродетельная из добродетельных богатых пар. А значит, она, Хилари, будет в ответе за то, что дала миру, который она пытается исправить, буржуа — худшего из всех мужчин-угнетателей. И не могла же она вредить крошке Люси, подвергая ее жестокости и агрессивности брата. На девятом месяце ей оставалось одно — придушить младенца, если он окажется мальчиком, сразу после рождения. Хилари терзалась, рыдала и наконец рассказала все Дженифер. Дженифер перестала с ней разговаривать.
«Она безнравственна! — сказала Дженифер. — Безнравственна!»
«Она ненормальна, — сказала в ответ Хоуп. — Это пройдет, когда родится ребенок. Разве можно иметь такой вид — ведь она вот-вот лопнет — и оставаться вполне нормальной. Будем надеяться, это временно.
И Хоуп махнула рукой с идеальными пунцовыми ногтями куда-то в сторону Хилари, не пожелавшей носить широкую блузу, которая прикрыла бы ее диковинную фигуру — казалось, на ней нет ни жиринки, и младенец лежит у нее в животе, свернувшись калачиком, под самой туго натянутой кожей.
Когда ребенок родился, легко выскочив на свет, оказалось, что это действительно мальчик, и Хилари горячо полюбила его, а крошка Люси заботилась о нем и удовлетворяла все младенческие потребности маленького мужчины. И подруги Хилари действительно смотрели на него с презрением, а ее любовницы ворчали, что она уделяет ему слишком много внимания по ночам, поэтому Хилари вообще разошлась с ними, после чего ей пришлось примириться со снисходительным прощением Дженифер и «что мы говорили» всей Уинкастер-роу.
Время от времени отец нового младенца появляется потихоньку у нее и даже качает его на колене. И водит Люси гулять.
— Я вам не мокрая курица, — говорит он. — Я — не из тех «котов», что ходят на задних лапках перед феминистками и получают удовольствие, когда их разносят в пух и прах, и присматривают за ребятишками во время женских конференций за улыбку и пинок. Просто мне жаль бедного мальца.
Хилари не могла усидеть на месте от злости. Смуглая шатенка с карими глазами, яркая, красивая, она старается жить согласно своим принципам. Даже Дженифер это признает.
«Мир так устроен, — сказала Дженифер, удивив всех нас, — что поступать, как надо, почти невозможно. Хилари по крайней мере старается…»
Дженифер отдает Хилари платьица и носочки для Люси, но Хилари относит их на благотворительную распродажу, а Люси продолжает носить брючки из саржи. Люси мечтает о платьях и куклах, но, возможно, лишь потому, что их ей не позволено иметь.
У меня тоже был ребенок; ни мальчик, ни девочка. Он родился без половых органов и умер через пять минут после рождения. И очень хорошо. Удивительно, чего только не рожают женщины: мутантов неизвестной расы, нежизнеспособных. Попробуй, сохрани при этом чувство собственного достоинства. Жизненной цели. Я попросила врача не говорить Лоренсу, в чем дело с новорожденным. (Можно ли вообще называть это, этого моего ребенка, новорожденным?) Как я могла сказать Лоренсу: вот какое изделие мы, ты и я, смастерили вдвоем. Брак! Мы свели друг друга на нет. Я одна несу бремя того, что знаю. Родился мертвым, сказала я, и Лоренс не задал мне больше никаких вопросов, ни «почему», ни «по какой причине?», а ведь он журналист, ведущий расследования. Разумеется, он отсутствовал во время родов.
Куда легче обнаружить и осудить то, что происходит в другой стране, в каком-нибудь далеком уголке, чем то, что случается в собственном доме, в своем собственном сердце.
Я рассказала про все Изабел. «Тебя это не возмущает? — спросила она. — Я бы возмутилась, если бы судьба выбрала меня из миллионов женщин, чтобы нанести мне такой удар».
Я сказала ей, что мое возмущение иссякло. Но, возможно, это не так. Быть может, выжгла мне глаза огненная ярость. А быть может, судьба раздобрилась по отношению ко мне и сдала мне козырную карту. Ведь моя беспомощность пригвоздила ко мне моего «мотылька» Лоренса, в этом нет сомнения; он потрепыхался немного, пьяный, небритый, пороптал в баре на свой удел, но теперь лежит спокойно, держа меня в объятиях, наконец-то заботливый, внимательный и милый, боясь сделать неосторожное движение, чтобы не поранить меня как-нибудь еще.
Вряд ли можно ждать, что слепая женщина родит ребенка. Некоторые так делают, но этого от них не ждут. Так или иначе, скоро я буду достаточно старой, это меня спасет.
Ж-ж-ж!Все мы на Уинкастер-роу очень занятые люди. Пчелы перестают трудиться хотя бы ночью, когда холод сковывает им крылья, и вес нектара, который они ни за что не уронят на землю, нередко наносит им поражение. Они летят в улей… если могут, а если нет — умирают, без жалобы, выполняя свой долг. Пчела могла бы, как бабочка, день-деньской восхвалять Творца, танцевать под солнцем, радуясь Всевышнему, но нет, она предпочитает трудиться. Правда, пчелам очень нравятся наши фуксии.