Сын рыбака
Шрифт:
Анита уже знала о приезде Сартапутна. Странно, что это известие ничуть ее не встревожило. С прошлой зимы она не получала о нем никаких сведений; по Обоюдному согласию, они не переписывались, не напоминали о себе друг другу. И теперь Анита не могла постигнуть причину его внезапного приезда. Это ведь не соответствовало принятому ими решению. Значит, Сартапутн забыл обещание? Свое она все время выполняла честно. Она не ошиблась в себе: незаметно проходило увлечение — мечты кончились, погасли радужные иллюзии. И ослепленные на короткое время глаза ее снова увидели землю и людей. Без мучительной борьбы, без колебаний и сожалений об утраченном она освободилась от власти манящих снов, обрела душевное равновесие и способность трезво судить о своих чувствах. Зачем же он все-таки приехал? Анита не боялась встречи — нет, больше она не повторит ошибки, — она только думала о том, какой трудный разговор предстоит ей. Что она ему скажет? Как это все произойдет? Как плохо, что Оскара нет дома. Нужно же было ему уйти так далеко!
Кто-то постучал в дверь. Тихо, несмело. Анита знала, кто это. Она вздрогнула и пошла открывать. За те несколько секунд, пока она проходила через кухню и нащупывала в темноте дверь, Анита ясно увидела всю бессмысленность создавшегося положения. Где-то далеко, в темном море, одинокий человек проводит ночь в лодке; может быть, он не спит, а сторожит сети, думает о ней. Тихо плещется волна о борта, чуть зыблется вокруг море, и сквозь тучи не светит ни одна звезда. Он курит, думает о семье и больше не чувствует себя одиноким. А в это время чужой человек стучит в его дверь, и жена идет ему открывать. Аните казалось, что на ее плечи взвалили непосильную ношу. Как это тяжко, как нелепо!
В дверях стоял Карл Сартапутн. Он улыбался и глядел на нее точно так же, как раньше, не скрывая радости. И вдруг эта улыбка показалась ей неприятной.
— Зачем ты пришел? — спросила она. — К чему все это?
— Анита, любимая, пойми, что иначе я не мог, мне надо тебя видеть… — быстро, словно испугавшись, что она уйдет, зашептал он.
В болезненно-восторженном тоне его слов было что-то театральное.
— Если бы ты знала, как я истосковался по тебе за это время. Больше я не в силах выносить это…
До чего знакомые слова! Сколько раз она их слышала со сцены и читала в книгах! Неужели так беден язык человеческих чувств?
— Ты ведь меня не прогонишь? Ты позволишь войти и поговорить с тобой?
— Заходи, пожалуйста, — сказала она.
— Ты недовольна моим приходом? Если так, я могу уйти…
«Если я скажу: уйди, ты станешь умолять, чтобы тебя не прогоняли, — подумала Анита. — А если бы я настояла на своем, сейчас же посыпались бы упреки в жестокости». Но она ничего не сказала.
Войдя в комнату, Сартапутн обвел стены вопросительным взглядом.
— Ты одна? — шепотом спросил он.
— Эдзит спит, — Анита кивнула на дверь. Сартапутн потянулся к ней, хотел поцеловать. Опять она подумала, что все это уже известно, уже надоело, и именно этого она ждала от него.
— Оставим это, не надо, — сказала она, освобождаясь из объятий. — Сядь сюда, на диван.
Теперь Сартапутн понял, что эта женщина больше никогда не будет принадлежать ему. Кончилась игра в любовь… И от этой мысли с него разом слетело все искусственное. Опять все стало гораздо проще, обыденнее. Он смущенно закашлялся и сел на диван.
— Значит, так… Ты не хочешь больше… — пробормотал он, но вместо трагической гримасы его губы искривила усталая усмешка.
— Тебе самому пора бы до этого додуматься, — холодно ответила Анита. — Мы же так решили.
— Да, конечно, я этого не забыл. Но я не думал, что ты так легко перешагнешь через это.
— Вот видишь, иногда мы, женщины, оказываемся сильнее вас, мужчин… — улыбнулась она в первый раз. — Не нужно только внушать себе мыслей о несбыточном, и тогда все будет легко.
Сартапутн долго глядел на нее испытующим взглядом, словно желая убедиться, действительно ли она так думает. Но в ее спокойствии было слишком много естественности, чтобы можно было в нем усомниться. Чужая, далекая женщина сидела против него. Он понял окончательно, что прошлого ему уже не вернуть.
— Жаль, что все это кончается таким образом… Остается думать, что ты меня никогда не любила.
— Мне только казалось, что я люблю. — Она спокойно посмотрела ему в глаза.
— Все-таки — нет?
— Да, это так.
— А я-то обольщался… Оказывается, на мои чувства никогда не отвечали так искренне, как я воображал.
— Ты первый стал искать близости… А потом уж я поплыла по течению.
— И все время оставалась безвольной, пассивной?
— Так оно и было.
— Как, вероятно, тебе теперь смешно вспоминать мою наивную самонадеянность! Вообразил-де бог знает что, а я только позабавилась.
— Ах, нет же. Ничего смешного в этом не было. Был прекрасный, довольно опасный сон, который при других обстоятельствах мог претвориться в явь. Но над снами ведь не смеются.
— Какой ты стала рассудительной, — иронически заметил Сартапутн.
Анита не ответила.
— Я, дурак, строил воздушные замки, воображал, что впереди нас ждет счастье, что мы преодолеем все преграды… И все это — только мираж.
— Ты об этом жалеешь?
— Мне стыдно за себя. Почему ты мне этого не сказала раньше?
— Раньше я и сама не знала.
«А может быть, она говорит так нарочно, чтоб скорее излечить меня от этого чувства, — подумал Сартапутн. — Чтобы я поскорее все забыл?»
— И ты думаешь теперь, что всю жизнь будешь довольна судьбой? Хватит ли тебе того счастья, которое дает тебе муж?
Анита пожала плечами:
— К чему думать о том, что еще неизвестно. Он первый человек, которого я полюбила, и пока единственный. Возможно, что он будет и последним…
— Да, в тебе действительно много рассудительности. Благодарю за откровенность.
— Ты сердишься?
— Разве у меня осталось на это право?
Жестоко обманутый в своих надеждах и все же до того спокойный, что даже ему самому в это не верилось, сидел на диване Сартапутн. Человек беснуется лишь до тех пор, пока у него есть хоть тень надежды. Но когда ее больше не остается, он унимается. Только тот, кто не в состоянии ничего понять, продолжает сопротивляться. Сартапутн притих и грустно опустил голову, чувствуя, что он здесь лишний. Молчала и Анита. Они сидели так близко друг к другу, оставаясь в то же время бесконечно далекими, чужими людьми. Таинственный красноватый свет, падавший на их лица, придавал им выражение счастливой истомы. Но и это был такой же мираж, как все их прошлое.