Сын Сарбая
Шрифт:
Ракмат — слово благодарности
У героя этой книги юного пастуха Ракм'aта Сарб'aева и у ее автора, киргизского писателя Шукурб'eка Бейшеналиева, немало общего. Оба родились спустя всего десятилетие с той поры, как в горы Тянь-Шаня пришла Советская власть. Отчим домом обоих была войлочная юрта скотовода, а первыми жизненными впечатлениями — запах овечьей кошмы, заменявшей постель, изумрудная зелень летнего пастбища «джайл'oо», слепящая белизна снега на крутых изломах горных вершин, ржание табунов и блеяние отар и заунывные звуки ком'yза, под струны которого седобородые сказители-«манасчи» напевно повествовали о благородных деяниях древних богатырей Ман'aса, Семет'eя и Сейт'eка, защищавших родной край от чужеземных завоевателей.
«Над этим гениальным эпосом плачет каждый киргиз, — говорит о „Манасе“ ровесник Шукурбека Бейшеналиева автор „Белого парохода“, „Ранних журавлей“ и „Плахи“ Чингиз Айтматов. — Но это слезы не только боли, от сострадания к погибающим героям, а и от радости, от гордости за величие их духа и подвига, от счастья узнавания себя».
Поколению Айтматова и Бейшеналиева героические народные сказания были особенно понятны. Ведь через детство этого поколения прошел огненный смерч небывалой войны, опалил голодом, ранил гибелью близких, принес и боль, и сострадание, но также и сознание ранней ответственности, и гордость, радость победы.
Когда гитлеровцы напали на нашу страну, Шукурбек учился в 6-м классе. После уроков ребята спешили на фермы, допоздна помогали овцеводам. Летом, заменяя ушедших на фронт, пасли скот на джайлоо. Но Шукурбеку казалось, что он делает не все от него зависящее, чтобы
Но это произойдет через много лет. А пока, окончив в 1943 году восемь классов, Шукурбек едет в Нарын на краткосрочные учительские курсы и возвращается в родной аил учителем. В семнадцать лет он директор семилетки. Экстерном заканчивает педагогическое училище. И пишет стихи, рассказы, собирает народные сказки, пословицы, поговорки.
В двадцать лет начинающий писатель приезжает в столицу республики город Фрунзе и поступает на литературный факультет педагогического института. Теперь его произведения появляются на страницах республиканских газет и журналов. А в 1950 году за повесть «Настоящая дружба» ему присуждается первая премия республиканского конкурса за лучшую книгу для детей. Автора принимают в Союз писателей.
Но первая настоящая удача приходит к Бейшеналиеву несколько позже, в 1953 году, когда выходит его повесть «Благодарность». В ней уже не придуманные приключения, не условные фигуры хороших и не совсем хороших мальчиков и девочек, а картины подлинного труда колхозников и участия в этом труде живых аильских ребят. Не оставляя журналистскую, комсомольскую, общественно-организаторскую работу, Ш. Бейшеналиев становится известен как детский писатель далеко за пределами Киргизии. Его книги издаются в Москве, переводятся на языки других советских республик, выходят за рубежом.
В небольших книжках для малышей — «Белый верблюжонок», «Рогатый ягненок», «Чинара», «Бодливый без рожек» — Бейшеналиев поэтично и просто показал, как осваивает ребенок окружающий мир, какие трудности и радости ждут его на этом пути. Чувство радости жизни, поэтичный взгляд на природу, умение передать неповторимые национальные особенности быта и человеческих характеров присущи книгам Бейшеналиева для подростков: «Кычан», «Маленькая всадница», «Аманат».
Если герой первой из названных повестей пионер 30-х годов Кыч'aн Джакыпов (лицо исторически реальное, невымышленное) живет в период острых социально-политических конфликтов, трагически изломавших его судьбу, то музыкально одаренный школьник 60-х годов Аман'aт и его сверстница, юная монгольская всадница Бадм'a, — дети времени, особенно остро ощутившего нужду в человеческом единстве, понимании, сотрудничестве.
По-киргизски Аманат — это, как сказано в повести, «самый щедрый дар, какой один человек может принести другому». Имя, данное герою, оправдывается, когда он примиряет деда и бабушку с матерью и отчимом. Победа «маленького человека, сумевшего принести мир и покой сразу в две семьи и слить их в одну», — не результат слепого случая, а закономерное торжество человечности. Торжество разума, терпимости, любви мудрого умения судить мир не только «со своей колокольни», но и встать в положение другого человека. И еще — это победа музыки, искусства, которое распахивает сердца навстречу друг другу, облагораживает и соединяет их.
В отличие от Кычана, Аманату не приходится сталкиваться с теми, кто озлобленно мечтает о возвращении старых дореволюционных порядков. Но и для поколения Аманата революционная борьба продолжается. Только в новых формах. Это борьба за нравственный, духовный рост личности. Борьба со всем, что разделяет людей, противопоставляет их друг другу: невежеством, эгоизмом, самоуверенной односторонностью, национальной, культурной или профессиональной ограниченностью. Это борьба с собственными недостатками. И как всякая борьба, она требует мужества, упорства, сильной воли. Но главное — любви, уважения к человеческому достоинству, душевной чуткости и терпения, умения сострадать и сорадоваться. Эти рожденные временем нравственно-психологические черты и определяют особенности характера Аманата. Писатель показывает сложный процесс взросления личности, стремящейся к гармонии между собой и окружающим миром.
Повесть «Сын Сарбая», которую вам предстоит прочесть, — одно из лучших произведений Ш. Бейшеналиева. Это первая часть романа о судьбе потомственного чабана Ракмата Сарбаева (вторая книга называется «Испытание славой», в ней рассказывается о Ракмате-взрослом, колхозном бригадире, Герое Социалистического Труда). А в «Сыне Сарбая» речь идет о рождении и детстве Ракмата, о тех испытаниях, что выпали на его долю в войну и в тяжкие первые послевоенные годы.
Для понимания книги большое значение имеет внутренний спор юного Ракмата с отцом. Проживший полжизни в дореволюционной Киргизии в нищете и бесправии, Сарбай неграмотен, суеверен, робок. Неискоренимо въелся в его душу страх — перед бедностью, судьбой, власть имущими. Честный, беззаветный труженик, вечный работник, даже в унижении не теряющий человеческого достоинства и гордости, Сарбай, однако, не позволяет себе ни в работе, ни в личной жизни переступать границы чужой начальственной воли. Один лишь «грех» знает перед аллахом Сарбай: «Пост не соблюдал и работал в праздники».
Иное дело — Ракмат. Родившийся в новое время, учившийся в советской школе, он видит больше и дальше, чем отец. Он не согласен с отцом: «Ты говоришь — мы племя униженных. А вот и нет, а вот и нет! Мы племя возвышенных… уже твой отец — мой дедушка Бекб'o — возвысился над б'aями и ман'aпами…»
Действие книги развивается по принципу нарастающих добрых перемен. Однако, как вы заметите, это не парадное шествие под гром победных труб в лучах незаходящего солнца. Да и само движение героя выражено не столько внешне, сколько внутренне. Обстоятельства послевоенных лет, нужда семьи в работнике и кормильце не позволяют Ракмату осуществить его мечту — выучиться на тракториста. Он, как и отец, становится чабаном.
Но разве не подтверждается таким образом правота старого Сарбая, причисляющего свой род к «племени униженных»: наше, мол, дело овец пасти и не противиться року. Однако в отличие от отца, Ракмат, придя на горное пастбище, видит вокруг себя и дальше и больше, чем отец, деды и прадеды. Как сказано в книге, он «с помощью книг и школы научился понимать отдельные движения и шорохи как общую жизнь земли», «умел видеть в сердце Тянь-Шаня, на хребте Терск'eя, и понимать, как расположен вокруг него весь другой огромный мир с его странами и городами».
Это постепенное, связанное с учебой, вдумчивым чтением, духовным саморазвитием формирование философского, «высокого», мы бы сказали, государственного взгляда на окружающее и сделает в будущем Ракмата работником нового типа, представителем как бы совсем новой, хотя и древнейшей пастушьей профессии.
В том, что Ракмат — человек незаурядный, с большими резервами внутреннего роста, с талантом во всякое дело вносить дух творчества, инициативы, убеждает стремительное взросление героя, его умение извлекать быстрые и верные уроки из школы жизни. Одновременно с физическим возмужанием происходит нравственный рост Ракмата: он учится любви и нежности ко всему живому, нелегкому и непростому искусству дружбы и доброты.
В «Сыне Сарбая» немало волнующих страниц. И самые поэтичные из них посвящены труду, созиданию. Труд человека явлен у Бейшеналиева во всей его социальной конкретности, в тончайших и глубоких взаимодействиях героя с окружающей реальностью.
С рождения Ракмат живет в тесном общении с природой. Овец возле него много больше, чем людей. От внешнего мира — от дождя, снега и ветра, от солнца и звезд, от пахучих трав и горных потоков, шумящих в камнях, — его отделяет лишь тонкий войлок юрты. Природа для него не пейзаж. Благодаря прямым, кровным связям с нею он осуществляется в своем каждодневном труде скотовода как человек, как личность.
В книге есть сцена, где описывается, как в голодное время Ракмат ловит в капкан горного козленка, «киика», и как, будучи единственным мужчиной в аиле, по просьбе женщин — солдаток, перерезает ему ножом горло. Ему мучительно, до слез, до отвращения к себе, жалко это беззащитное маленькое существо. Но в аиле истощенные люди забыли вкус мяса. Выбор, стоящий перед героем, — это выбор прежде всего нравственный. Любовь к живому неделима. Если кто-то безжалостно может лишить жизни зверя, он будет безжалостен и к человеку. Нет двух правд: либо жалеть и никогда, ни при каких условиях не убивать, либо убивать, не жалея. Ракмат еще пока неосознанно для себя приходит к единственной правде: даже убивая по необходимости, защищаясь или борясь за жизнь, жалей! И тогда ты никогда не убьешь с удовольствием, никого не лишишь жизни без нужды. Правда эта сурова, но она и человечна. Именно ее несет в себе книга Бейшеналиева.
Писатель рассказывает, как Ракмат на пастбище мнет, выкручивает, растягивает, тискает шкурку убитого козленка, чтобы сделать из нее бурдюк. И «чем мягче делалась кожа, тем чаще Ракмат вспоминал живого козленка, его красивые, плавные движения, умоляющие скорбные глаза. Но вот удивительно — жалость и угрызения совести куда-то пропали, выветрились, а нежность и даже как бы благодарность к козленку остались в душе и согревали добрым чувством».
Размышляя о происшедшей в нем перемене, Ракмат самостоятельно приходит к высокой мудрости, достойной тех языческих времен человечества, когда люди чувствовали природу как живое существо и были по-настоящему благодарны ей за все, что она им давала. Ракмат мысленно обращается к выделанной шкурке, словно ее прежний владелец мог слышать и понимать его слова: «Знал бы ты, козлик, как мне было трудно прирезать тебя… Но ты ведь не совсем умер, не пропал, в память о тебе осталась нужная людям вещь. Бурдюк из твоей кожи долго-долго будет мне служить. Я буду его беречь, носить в нем еду и питье. С каждым глотком айр'aна или кумыса буду вспоминать о тебе…»
Человеческие чувства универсальны, неделимы. Тот, кто способен вот так благодарно думать о том, что перешло в вещь, стало ею, тот и человеку благодарен. Ведь люди тоже, хотя и по-иному, переходят в сотворенные ими вещи — тысячи и миллионы вещей, составляющие цивилизацию, культуру, всю рукотворную природу, окружающую нас с рождения. Во всем этом не просто труд. Здесь талант и здоровье, надежды и нервы, радости и печали, пот, слезы и кровь бесчисленных знаменитых и безымянных создателей, мастеров своего дела.
Давая возможность читателям прочувствовать эту важную истину, писатель рассказывает, как женщины шили бурдюк. Весь аил собрался поглядеть на красно-рыжий округлый мешок. И на лицах людей были улыбки. «Наверно, нет ничего радостней, — комментирует это событие автор, — как завершение дела и появление на свет новой красивой и добротной вещи». Ракмат даже руки протянул к бурдюку, будто к новорожденному. «Вещь родилась. И он в этом участвовал. Его глаза участвовали, его руки, его волнение, его слезы».
Зачем я так подробно останавливаюсь на этих эпизодах? Чтобы привлечь ваше внимание как читателей книги Ш. Бейшеналиева к моральному истоку всякого труда. Труд совершается человеком и совершенствует самого человека. Но только в том случае, когда работа отвечает своему смыслу, то есть предназначена для людей.
Сейчас мы живем неизмеримо богаче, чем герои «Сына Сарбая». В руках человека могучая техника, которая пришла и на отдаленные пастбища Киргизии. Но мы все чаще бываем недовольны тем, как сделаны окружающие нас новые вещи. Мы жалуемся на их низкое качество. Не оттого ли это происходит, что вещи часто делаются как бы ради самих себя, без смысла, а значит, и без души? Ракмату Сарбаеву такое отчуждение вещи от ее предназначения, труда от вещи и человека от труда неведомо и непонятно. Так в нем еще в детские годы прорастает будущий Герой Труда. Так в повести о Ракмате проявляется народное трудовое начало.
Народность Бейшеналиева не в подражании фольклору, хотя по страницам его прозы и рассыпаны щедро жемчужины народного языка, юмора и мудрости в виде многочисленных киргизских пословиц, поговорок, загадок, песенных строк. Не уповает писатель и на этнографическую экзотику. Народна жизнь, художественно отображенная писателем. Народны взятые им из глубин этой жизни, правдиво и сочно нарисованные характеры. Народен язык персонажей, выражающий образ их чувствования и мышления, не теряющий национального своеобразия и в русском переводе.
В этом году Шукурбеку Бейшеналиеву исполняется 60 лет. Помимо книг для детей и подростков, им написаны многие произведения взрослой литературы: театральные пьесы, повести «Очарованный наследник» и «Любовь солдата», романы «Голос наследников», уже названные «Испытание славой» и «Стальное перо». Известен у себя в Киргизии Бейшеналиев и как переводчик рассказов Льва Толстого, Шолохова, Федина, некоторых произведений Ибсена, Ба Цзиня, других зарубежных классиков. Ему принадлежит более ста статей по животрепещущим проблемам литературы и искусства.
Имена у киргизов по древней восточной традиции часто имеют значения, дорогие для родителей ребенка, как-то связанные с их ожиданиями и надеждами. Ракмат по-киргизски — спасибо, слово, означающее благодарность. Сарбай так назвал сына потому, что очень хотел мальчика, а детей у него все не было и не было и вот под старость наконец родился сын. «Ракмат! Спасибо!» — благодарил судьбу осчастливленный ею Сарбай.
Счастлив и писатель, если книгами своими, пусть даже отдельными их страницами, заслужил благодарность читателей. Значит, труд его был не зря.
Ш. Бейшеналиев
СЫН САРБАЯ
Повесть
Герою Социалистического Труда Р. Сартбаеву посвящаю
Часть первая
ПЛЕМЯ УНИЖЕННЫХ
(След отца)
ГЛАВА I
Не доверяя зоркости своих глаз, старый Сарб'aй приставил ко лбу заскорузлую, мозолистую руку и, выдвинув вперед седой щетинистый подбородок, стал вглядываться в толпу мальчишек.
На ярко-зеленом лужке шла борьба или просто возня. Ребята бросались друг на друга, визжали, катались по траве — буйное племя, радостное и веселое. Кое-как одетые, обутые, кто в отцовские армейские сапоги, кто в рваные ботинки, а кто и в брезентовые опорки с деревянными подошвами, мальчишки не замечали ни холодного весеннего ветра, ни накрапывающего дождя. Им все было нипочем.
Сарбай смотрел, смотрел и нашел наконец в толпе того, кого искал. Крутолобый плечистый мальчуган прыгал то на одного, то на другого, падал и вскакивал, сбивал товарищей подножкой, садился на них верхом; его узловатые длинные руки мелькали то там, то здесь, его босые, омытые росой, красные от холода ноги так и выплясывали на мокрой траве. Сквозь прорехи рубашки виднелось голое тело. Все мальчишки были плохо одеты, но тот, кого с таким пристальным вниманием искал Сарбай, выглядел просто оборвышем… и нисколько этим не смущался. Сильный, цепкий, бойкий, голосистый, он был центром и душой этого живого клубка. Его звонкий голос раздавался по всей округе и рождал горное эхо.
Узнав наконец в оборвыше своего сына, Сарбай криво улыбнулся и покачал головой. Он сел прямо на землю в тени ветхого коровника, сложил крест-накрест ноги и задумался.
Эх-хе-хе, неужто и правда прошло столько лет!
Тринадцать лет…
Да-а, уже тринадцать лет, как пришло к тебе то доброе счастье, которое ты так долго искал, которого так долго ждал.
Сарбаю уже тогда перевалило за сорок, седеть начал, при встрече демобилизованные красноармейцы величали его отцом, а жизнь, настоящая жизнь, у него еще и не начиналась. Был и тогда женат Сарбай, но не рождались у жены его дети. По совету заезжего муллы [1] вымаливал себе прощения у создателя богобоязненный Сарбай. Он думал, он искал, чем грешен перед аллахом, за что аллах наказал бездетностью. Искал и найти не мог. Вот разве пост не соблюдал и работал в праздники… С детских лет работал Сарбай, не считаясь ни с чем. Сперва на бая: пас его овец, лепил ему кизяки, кормил его охотничьих собак. Потом в колхоз вступил и в колхозе тоже безотказно делал все, что ему поручали. Никогда не воровал Сарбай, никого не обманывал, и с женой жили они душа в душу. За что же ему такая немилость? Богатых, говорит мулла, карает аллах за богатство; ленивых, говорит мулла, карает аллах за безделье. Никогда Сарбай не был богатым, никогда не позволял себе лениться… Так ходил в тоске Сарбай, покусывая свои седовато-рыжие усы и думая тяжелую думу, как вдруг, неведомо почему, свалилось на него счастье.
1
Мулл'a — мусульманский священник.
Тринадцать лет назад…
…Летнее пастбище в горах. Раннее утро. На зеленом холме ждет судьбы, запахнувшись в груботканый чепкень [2] , надвинув на лоб потрепанный белый войлочный колпак, Сарбай. Он ссутулился, скривился, как верблюд, как одногорбый верблюд. Да, как одногорбый большой верблюд, опустившийся на колени, сжался Сарбай. Он один на холме, чутко прислушивается к тому, что делается внизу, в долине, где стоит его бедная юрта. Он на коленях ждет судьбы и ждет, чтобы женские голоса принесли ему добрые вести. Совсем один на цветущем холме. Даже не молится — уже поздно молиться, ребенок рождается, его жена рожает, вокруг нее в юрте толпятся те, кому надлежит там быть. В странном напряжении ждет Сарбай крика младенца и весь дрожит от желания, чтобы крик был мужской. И верит Сарбай, что сумеет, сумеет узнать первый крик — мужской он или женский. Сына ждет, счастья ждет рыжеусый Сарбай. На цветущем холме среди гор, стоя на коленях, ждет сына Сарбай сорокалетний.
2
Чепк'eнь — длинная верхняя мужская одежда.
Мгновения обратились в часы, а часы — в годы.
И вот из долины, залитой свежими лучами нового солнца, послышался крик. Из белой юрты, где открыты, откинуты и верхняя и боковая кошмы, оповещая весь свет, раздался крик ребенка. Раньше серой была юрта, сейчас, с криком ребенка, белой стала, и свет стал белым, и по лицу Сарбая, теряясь в зарослях усов и в отращенной за девять месяцев редкой бороде, пробежала слеза. И вот он сам, Сарбай, став тяжелым и неуклюжим, топорщит полы грубого чепкеня и бежит, бежит с холма к юрте, к белой юрте, откуда слышен крик мужчины, первый крик сына, первый крик человека.
Добежал Сарбай до юрты, чуть не упал от радости — он уже знал, что сын. Но в двери стояла разбитная говорливая женщина.
— С тебя суюнчи [3] причитается за радостную весть. Сын у тебя, сын! Прокричи на ухо молитву и дай ему имя! Ой-е! Что за отец у сына… Вот мальчик на руках, вот он лежит, кричи скорей имя… Имя надо прокричать, понимаешь, нет?
Издавна ведется, что, как явится на свет младенец, старейший аила, а если нет здесь старейшего, сам отец, обняв ладонью ушко отпрыска своего, прокричит мусульманский символ веры — азан. И вслед за тем наречет новорожденного именем. Вот что должен был совершить Сарбай. И понимал, что должен. Но, как только встретила его говорливая женщина в двери юрты и сказала, что сын… как она ему сказала, что родился у него сын, что случилось с Сарбаем? Испугался Сарбай? Ополоумел Сарбай? Куда делся Сарбай сорокалетний? Куда делся мудрый пастух, глава семьи, отец новорожденного сына Сарбай? Он, неловкий, неуклюжий, из железа кроенный, обратно побежал на травяной холм. Он туда побежал, где всю ночь привык стоять на коленях, смотреть вниз на юрту, ждать света солнца и крика младенца. Он спотыкался, кожаные подошвы его чокой скользили по траве. Он, как гусь, переваливался с боку на бок — раздувшийся гусь, нелепая птица с оттопыренными крыльями. Так Сарбай добрался до вершины холма. Добрался и вдруг расправил плечи. Протянул руки в сторону М'eкки и задрожал, и закричал от радости, и просветлел.
3
Суюнчи — подарок.
Что он кричал? Что такое, какие слова мог кричать бедолага, до сорока лет мучившийся без отпрыска? Он тряс редкой своей седеющей бородой и кричал в сторону Мекки… Одно только слово кричал:
— Ракмат!.. Ракмат, аллах мой, рак-мат!!!
Но женщины, что ждали его у входа в юрту, те, что толпились у входа в серо-белую юрту с младенцем на руках, ничего понять не могли. Они, оставив на ложе роженицу, требовали отца и слова его.
— Мужчина ты или нет?
— Ракмат! — кричал в сторону Мекки ошалевший от счастья Сарбай.
— Мужчина ты или нет? Неужели не можешь прокричать младенцу? Эй, стоящий на холме! Сыну своему не можешь прокричать азан? Мужчина ты или нет?!
А он ничего и никого не слышал и повторял свой клич, обращенный к далекому горному снегу и за него, дальше, еще дальше, по синему небу, по солнечному лучу:
— Рак-мат, ракма-ат!
Казалось, горы подхватили его голос. И долина, и реки, и деревья, острые тянь-шаньские ели, склоняли вершины, и камни катили это слово: «Ракмат, ракмат!» И громы дальних туч грохотали: «Р-р-р-акмат!» И в клекоте орлов оживало гортанное слово…
И тогда суетливая женщина, повивальная бабка, поняла наконец, что «ракмат» не только благодарность. Она подбежала к Сарбаю, ухватила его за полу чепкеня и силой заставила войти в юрту.
— Хорошее имя, хорошее имя!
И Сарбай понял, что и правда хорошее. Что всю жизнь сперва мальчик, потом юноша, а потом и зрелый муж пронесет с собой это доброе слово благодарности, слово, которое каждый произносит с поклоном и улыбкой.
И старая его мать Сакинэ, морщинистая, белоголовая, услышав, что внук ее понесет в мир людям это ласковое имя — благодарность, — просияла и помолодела.