Сын Сэма. История самого опасного серийного убийцы Америки
Шрифт:
Уловка Натана удалась. Разговоры о детях буквально вытащили Перл из могилы. В начале октября 1952-го года она окончательно пошла на поправку и занялась переустройством дома. Раз уж они решили взять ребенка из приюта, им нужна полноценная детская комната.
Время шло, но детские голоса в их доме так и не зазвучали. Соседи сочувственно качали головой всякий раз, когда видели пару вместе, а на каждом празднике в их общине кто-то обязательно задавал болезненные и бестактные вопросы. Летом 1953 года на очередной бар-мицве [1] ребенка их друзей одна из женщин-активисток, которые всегда появляются в таких организациях, неожиданно сказала Натану о том, что недавно к ним обратилась женщина, которая
1
Бар-мицва (ивр. , буквально – «сын заповеди»), бат-мицва (ивр. – «дочь заповеди», в ашкеназском произношении бас-мицва) – термины, применяющиеся в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком или девочкой религиозного совершеннолетия. – Прим. ред.
– …Она похожа на Перл как две капли воды, а ребенок должен родиться уже на днях, – закончила свой рассказ женщина.
Спустя две недели Натан с женой уже неловко топтался у дверей родильного дома для незамужних девушек. Это место не внушало доверия. Повсюду сновали медсестры с каменными лицами. На окнах кирпичного здания были внушительные решетки, а отчаянный детский плач проникал на улицу даже сквозь толстые стены старинного здания. Тут никто не был рад появлению этих малышей на свет. Все эти дети от рождения были лишними. Они появились по ошибке, случайности или вследствие насилия. Кое-кого из младенцев молодые матери все же забирали. Такие малыши были обречены с рождения узнать о том, что испортили жизнь своей матери. Большинство же младенцев оставались здесь до появления приемных родителей.
Пожилая мрачная медсестра вынесла им закутанного в серую пеленку младенца и аккуратно передала сверток Перл. Ребенок спал. Он действительно был очень похож на них, по крайней мере, настолько, насколько младенец может быть на кого-то похож. У него были черные вьющиеся волосы, как у Перл, и выдающийся нос, как у Натана.
– Это наш шанс, – шепнул Натан жене и неловко улыбнулся спящему младенцу.
В 1950-х годах усыновить ребенка из приюта было достаточно просто. Уже через пару дней они забрали младенца навсегда, а еще через месяц все документы на усыновление были готовы. Биологическая мать назвала его Ричард Дэвид. Перл и Нат хотели сохранить ребенку что-то настоящее, поэтому они решили поменять местами первое и второе имя и назвали ребенка Дэвид Ричард Берковиц.
Заметив появление младенца в тихом доме семьи Берковиц, соседи понимающе улыбались. Здесь все любили тихую еврейскую пару, которая так же, как и все, отчаянно пыталась выбраться из нищеты, бремя которой вынуждены нести все эмигранты.
Магазин бытовых мелочей Натана Берковица стал процветать с тех пор, как он добавил к своему ассортименту сувениры и открытки, на которых крупными буквами было написано «Нью-Йорк». Их дом в паре кварталов отсюда теперь был наполнен звуками, а жизнь постепенно налаживалась. Натана несколько пугало, что в нескольких кварталах от их дома стали строить социальное жилье, которое всегда сулило неприятности местным жителям, но во всем остальном жизнь казалась вполне счастливой.
Ребенок постепенно рос, радуя родителей своими первыми успехами. Натан относился к Дэвиду спокойно и немного равнодушно. Если бы его спросили, он бы, конечно, сказал, что любит малыша, но на деле он относился к нему как к необходимому условию для счастья жены, а вот Перл он действительно любил.
Мне кажется, что если бы у меня был брат или сестра, то моя жизнь могла бы сложиться по-другому. У всех, кого я знал, они были, но родители говорили, что слишком стары для еще одного ребенка.
Родители не обязаны любить своих детей. Об этом редко говорят, но такое часто происходит. Ребенок появляется в семье. Родители начинают механически исполнять свои обязанности, но далеко не всегда испытывают к нему ту истинную и безусловную любовь, о которой любят писать в псевдопсихологических нью-эйдж книжках. Перл совсем недавно перенесла операцию, из-за которой перестала чувствовать себя женщиной. Ей казалось, что болезнь изуродовала ее, превратила в подобие человека. Она ненавидела свое отражение в зеркале, а теперь в этом зеркале отражался еще и ребенок, с которым она не была знакома. Чужой ребенок. Еще ни разу реализация маниакальной сверхидеи не сделала человека счастливым. Перл верила, что появление ребенка кардинально изменит ее жизнь, вот только это был не тот ребенок.
Никто и никогда бы не смог обвинить женщину в том, что она плохо относилась к своему приемному сыну, однако в душе она еще очень долго не могла перестать считать его приемным. Всякий раз, когда ребенок плакал, она приходила к нему и успокаивала, но не брала на руки, не обнимала. Спустя месяц, два и даже год между Перл и Дэвидом существовал какой-то барьер, который приемная мать никак не могла преодолеть. Она, а вслед за ней и Натан старались никогда не повышать на ребенка голос, а спокойно объяснять, почему именно так делать нельзя, а вот так можно. Ребенок принимал такое поведение за равнодушие, а это самое страшное. Если ребенку не удается получить достаточное количество внимания, он обычно прибегает к слезам, когда и это не работает, он начинает совершать плохие поступки. Уж это точно привлечет внимание.
Дэвиду не нравилось посещать синагогу и еврейское общество, в которые они ходили регулярно. Там приходилось сидеть тихо и соблюдать правила, да еще к тому же он все время чувствовал, что ничего здесь не знает и не понимает. Каждый ритуал состоял из тысячи нюансов, знание о которых ребенку не передается по наследству, но Дэвиду казалось, что все кругом знают куда больше, чем он. На каждый вопрос, который у него возникал, ответ, кажется, знали все присутствующие кроме него. Чуть позже к этому неприятному чувству отверженности прибавилось еще и плохое отношение сверстников к нему. Конечно, в синагоге никто не бил, не задирал и не ставил ему подножек. Матери тщательно следили за тем, чтобы дети здесь прилично себя вели. Однако во всех играх Дэвид оказывался лишним и не нужным. Особенно трудно приходилось на праздниках бар-мицвы. На праздник по случаю взросления мальчика (тринадцатилетие) обычно приглашали всех детей из еврейского квартала независимо от их возраста.
Празднование обычно проходило у кого-то дома или в большом семейном кафе неподалеку. Дети помладше собирались в одном углу зала, а мальчики постарше вместе с виновником торжества либо отгораживались в другом углу, либо старались смешаться со взрослыми. Шестилетнему ребенку сложно смешаться со взрослой аудиторией, а в детские игры его не принимали, называя найденышем и приблудышем. В еврейской общине все знали о том, что Дэвида усыновили, да Берковицы и не собирались скрывать этот факт, не предполагая, что для ребенка это грозит дополнительными трудностями. Женщины из общины с удовольствием обсуждали приемного сына семьи Берковиц, не стесняясь присутствия рядом своих детей. Никто из них не осуждал семью за усыновленного ребенка, но вот приводить его в общину им казалось неправильным.
– Мало ли какого он рода и племени, ребенок не еврей, зачем ему здесь присутствовать? Никто не против, пусть усыновляют хоть весь приют, но зачем им прививать эту культуру.
– Ты видела ребенка? Он точно еврей.
– Мы ничего не знаем о его матери. Если мы не знаем его предков, он опасный человек…
Такие разговоры повторялись раз за разом. Дети во всем этом понимали только то, что Дэвид здесь чужак, которого непонятно зачем привели в их братство. Именно это они и говорили ему, когда ребенок хотел, чтобы его взяли в игру. Дэвид злился, сжимал кулаки и плакал до тех пор, пока ему не сказал это мальчик, который был на год младше его. Худой, субтильный ребенок, шею которого можно было бы обхватить двумя пальцами, говорил сейчас массивному, полному Дэвиду, что тот не достоин быть участником игры.