Сынок
Шрифт:
– Завтра к полудню роты выйдут в долину, – утверждает начальник штаба. – К этому сроку и готовьте свои подразделения.
«Сукин кот! – ругается в уме Кочин. – Завтра к полудню! Какая точность! Шестьдесят километров пешком по горам!»
– На всякий случай, майор, – очень дипломатично поправляет Кочин начальника штаба, – завтра с утра уточните у нас обстановку и только после этого принимайте окончательное решение.
– Хорошо, – кивнул советник. – Так я и сделаю. Спасибо…
Начальник штаба надолго пристраивается у перископической трубы, делая вид,
Время сыплется, как песок в колбе. Полдень, первый час!
– Воздействия противника не было, – докладывают дежурные офицеры. – В районе большое количество трупов. Разрушены многие огневые позиции.
– Конкретнее! – требует Кочин.
Суета у телефонов. Начинается бессмысленная трата времени на уточнения. «Какая гадость – считать трупы, – думает Кочин. – Будь прокляты такие цифры, но я ничего не могу поделать. В этих цифрах – смысл моей службы, да и жизни, наверное. Так, во всяком случае, считает начальство».
– Товарищ подполковник! – капитан, не отрывая телефонную трубку от уха, встал со скамейки. На лице – тревога с щепоткой вины.
– Что?
– Пропал солдат. Из хозвзвода пропал солдат…
«Вот оно!» – Кочин сразу почувствовал, как в груди затанцевало сердце.
– Фамилия?
Капитан, естественно, принялся уточнять.
– Ростовцев. Рядовой Ростовцев…
– Запросите разведроту. В дивизию не докладывать!
– Они уже обыскали весь полк, – ответил капитан таким тоном, будто лично искал.
– Нет, – Кочин стянул кепи с головы и сел на лавку. – Не в полку. Запросите разведроту, которая… – он кивнул головой в сторону гор, – там…
Капитан не понял командирской логики, но все же стал настойчиво выходить на связь с и. о. командира разведроты старшим лейтенантом Рыбаковым.
– Дай мне! – Кочин выхватил у капитана трубку. – Норка, это Ноль первый. Доложи обстановку! Прием…
Дребезжащий невнятный голос Рыбакова, усиленный динамиком, спокойно вещал:
– Спускаемся по южному контрфорсу в «зеленку». Воздействия противника не наблюдаю…
– Норка, Ростовцев с вами?
– С нами, Ноль первый. Он проявил самовольство…
– Ладно, – прервал Рыбакова Кочин. – Потом все объяснишь. Проследи за ним, слышишь?.. Он молодой, чтоб дров не наломал, понял? Спрошу с тебя. Отбой!
Кочин смотрит на карту, отыскивает квадрат «7-А», закрашенный желтым фломастером, проводит несколько раз кончиком карандаша по южному контрфорсу, будто хочет расчистить путь разведроте.
– Василий Иванович! – обращается он к начальнику штаба. – Внесите дополнительно в приказ на операцию рядового Ростовцева Геннадия Львовича, шестьдесят седьмого года рождения.
Начальник штаба вытирает платком вспотевший лоб. По его лицу хорошо заметно, что частота сердечных сокращений и артериальное давление – в норме.
– Ни одного обстрела, Евгений Петрович, – говорит он, сдержанно улыбаясь. – Не удивлюсь, если…
– Организуйте-ка чайку, – неожиданно перебивает его Кочин. – Пить до смерти хочется.
Через час Кочин уснул в командирской летучке. Спал он совсем немного…
– Евгений Петрович! – тряс его за плечо начальник штаба. – Клименко передал, что слышит в районе Рыбакова стрельбу…
На какое-то мгновение Гешка утратил чувство реальности. Раскидистые сосны зеленой стеной окружали площадку, куда несколько минут назад они сиганули из вертолета, зависшего в двух метрах над землей. Это настолько не совпадало с Гешкиным представлением об Афганистане, настолько напоминало московский Серебряный Бор, что он даже застонал от восторга и присел на землю, пересыпая из ладони в ладонь сухие иголки.
– Ребята, может, нас в Союз высадили?
И. о. командира роты замполит Рыбаков, навьюченный оружием, боеприпасами, ракетницами, флягами, как гималайский шерпа, с легким раздражением в голосе сказал Гешке:
– Ростовцев, по возвращении в полк напишете объяснительную на имя командира полка, каким образом вы здесь оказались. Становитесь в строй. Идти след в след, не болтать!
– Шаг вправо, шаг влево – расстрел, – пробормотал Гешка, подбросив на себе рюкзак, поправляя лямки, повесил автомат на шею, как это сделали ребята. Гурули с тяжелым пулеметом на плече встал за Гешкой.
– Мы в одной тройке. Что делаю я, то и ты.
– Что-то вроде альпинистской связки? – уточнил Гешка.
– Веселишься, сынок?..
– Не толпись, как на базаре, вытягивайся по тройкам! – кричал Игушев откуда-то спереди, однако его трудно было найти в одноликой цепи.
– Дозор, на пятьдесят метров вперед, бегом – арррш! – вторил с другой стороны Рыбаков.
«Птиц не слышно, – Гешка стоял, задрав голову кверху, ждал Гурули, который замыкал цепочку. – И тумана нет. А в остальном почти Серебряный Бор».
То, что происходило сейчас в этом афганском Серебряном Бору, напоминало Гешке телерепортажи из Анголы, Никарагуа или Кампучии, но только не про лубочно-парадную родную армию. Беззвучно шли люди в защитных грубых спецовках, в бронежилетах, безрукавках, напичканных боеприпасами, с гранатными подсумками и флягами на боку, с квадратными тяжелыми рюкзаками за плечами, с радиостанцией, автоматами и пулеметами, стволы которых шарили по сторонам, как фонари в темноте. Неподдельная осторожность, размеренные, экономные шаги, короткие реплики в тишине:
– Мифтяхов, поторопите дозор!
– Разхубин, не звякай каской! Тебя, как барана в горах, за километр слышно.
– Тесно в затылок идти, Панаркин?
– Я Мараимову на ноги наступаю, товарищ сержант.
– Сто раз объяснял – два шага дистанция!.. – Эти короткие переговоры не прекращались ни на минуту. Сержанты и «старики» сейчас особенно старательно напоминали молодым, кто здесь правит бал. Рыбаков, исходя из собственных, не всем понятных соображений, шел первым сразу за дозором, не вмешиваясь в воспитательный процесс. Те, кто уже больше года шастал по этим горам, знали все премудрости и тонкости подобной прогулки не хуже офицера. Возможно, что не хуже офицера учили они этим премудростям молодых.