Сытин-1. Измена
Шрифт:
— Най нажал кнопку, и встроенный в стену экран тотчас засветился. Хозяин кабинета не сводил глаз с лица посетителя. Однако Уоррик-старший смотрел не на экран, а куда-то в угол. В полумраке кабинета поблескивали вспышки изображений из обучающей ленты, а лицо Джордана казалось вырезанным из какого-то светлого материала. Между тем с экрана доносились голоса, там же без конца переплетались тела. Но Джордан упорно не смотрел на экран. Не смотрел, но реагировал. И слышал.
В этом Жиро ничуть не сомневался.
— Джордан Уоррик когда-нибудь высказывал в вашем присутствии свое отношение к Ариане Эмори?
— Да, господин, — отозвался Грант. Сидя у стола и сложив руки
Джастин так и не вернулся. Грант вспомнил, как его накормили, велели сходить в душ, после чего сообщили, что в полдень с ним побеседует какой-то человек. А затем вновь уложили в кровать и надели смирительные ремни. Поэтому теперь ази полагал, что наступил полдень. Или другое удобное начальству время суток. Конечно, юноша мог злиться на начальство за такое отношение, однако пользы от этого не было бы ровным счетом никакой — так им захотелось, ничего не поделаешь. Грант почувствовал испуг — но это нисколько не могло облегчить его положение. А потому юноша взял себя в руки и отвечал на вопросы, не пытаясь выстроить из них логическую структуру: в этом случае его ответы могли быть совсем иными и он, стараясь исправить положение, неминуемо стал бы противоречить себе. Чего Грант очень не хотел. Ему просто хотелось во всем разобраться, но в какой-то момент он поймал себя на мысли, что желает слишком многого. И тогда Грант попросту «отключился», отвечая на вопросы чисто механически — этой типичной для ази тактикой он овладел еще в детстве. Возможно, тактика себя оправдывала. Возможно, это было еще одно различие между ним и Джастином, между ази и урожденным человеком. Или нечто большее. Грант не мог ответить на этот вопрос. В любом случае, тактика была полезна тогда, когда было достоверно известно, что кто-то пытается манипулировать им.
Грант в это время был как бы далеко, но продолжал выкладывать информацию. Грант знал: если он не даст сведения добровольно, то их из него вынут, введя в бессознательное состояние. Впрочем, ази подозревал, что его показания все равно проверят на психодопросе.
Ничего — позже он все восстановит в памяти, вспомнит все вопросы, сопоставит то, чего от него добивались, со своими ответами. А там можно будет все как следует обдумать. Сейчас же не время…
И не место — совсем не место…
В конце концов даже следователя из Комитета по внутренним делам в комнате как бы не было. Виденное казалось иллюзией. Иллюзией были лица присутствовавших, иллюзорна была и отворившаяся дверь.
Затем он очутился в психолаборатории. Началось самое трудное — плыть по течению, даже под воздействием лекарств чувствуя себя как бы не здесь. Шагать по тонкой черте, отделявшей «здесь» от «там», что требовало массы усилий. А если перестараться и зайти слишком далеко да еще задержаться там, то вернуться обратно будет чрезвычайно трудно.
«Там» постоянно пыталось вкрасться в сознание Гранта, пробуждая сомнения в том, что Джастин вообще переступал порог его комнаты, навевая подозрение, что, если бы он вдруг поступил соответствующим образом, то гнев Ари обрушился бы на всех троих, а Джордана и Джастина обвинили бы в его похищении…
Однако Грант прогнал нехорошие мысли. Он не стал противостоять техникам, как противостоял людям — если, конечно, те были реальны, не привиделись. Техники были ресионцами и потому имели ключики даже к малейшей его мысли.
Первое правило звучало так: «Всегда открываться по ключу-команде».
Второе правило внушало: «Ключ-команда сомнению не подлежит».
Третье правило гласило: «Оператор, владеющий ключом к тебе, всегда
Грант всей душой хотел верить, что никто из операторов-ресионцев не станет создавать иллюзии себе подобных. Ключ к нему, Гранту, был только у оператора-ресионца. Вселенная могла обратиться в поток частиц и растаять вокруг, но, несмотря ни на что, существовал он, Грант, и существовал его оператор.
Возможно, Джастин никогда не существовал. Возможно, на свете не было никакого Ресиона и никакого Сайтина. Но тот, чьи губы нашептывали ему верные числа и ключевые фразы, мог при желании легко войти в его разум и так же легко выйти обратно, не оставив следа, мог извлечь из его сознания ту или иную мысль для более внимательного изучения — но не для замены: поставленная на стол ваза находилась в этом положении всего миг, после чего вернулась на прежнее место. «Возвращаться настойчиво, но без резких движений — другой образ, — думал Грант, — принадлежит иной реальности». Оператор может повторять заходы сколько угодно, и ваза станет вращаться хоть до бесконечности, и последует еще множество отвлекающих маневров — вроде появления в комнате еще одного стола, сдвигания кушетки в сторону, прежде чем ваза на мгновение окажется в новой позиции. Даже тогда ваза будет стремиться к прежнему положению — но наперекор времени.
Было бы легче, если бы гость сказал нечто вроде: «Мы собираемся изменить в этой комнате все». И показал бы ему ключ. Приказал встать в стороне и наблюдать. А потом пояснил бы, каким образом изменения сочетались с домашней обстановкой, после чего, в случае грамотной работы, он все меньше и меньше воспринимал бы изменения.
Однако гость повел себя не столь тонко — он, что называется, свалил все в одну кучу, загнал его, Гранта, в угол и принялся задавать вопрос за вопросом. Что обеспокоило ази, ибо он был в состоянии уловить суть подобной небрежной тактики — по возможности отвлечь его, дабы незаметно передвинуть вазу на столе. Либо пренебречь столь явным искушением и произвести куда более тонкий маневр.
Раз или два гость даже оглушил его, ударив. Когда Грант лежал ничком, дверь несомненно была закрыта, а разбитая на кусочки ваза сама собой склеилась; и мебель сама по себе пришла в порядок, а детали интерьера стали возвращаться в исходное положение.
Гранту еще долго пришлось лежать, дабы удостовериться, что все действительно вернулось на свои места. Незнакомец мог натворить дел и похуже. Мог бы приложить побольше усилий, прогнать его через лежавшее на большей глубине, в конечном итоге загнав туда, откуда нет обратной дороги. А затем незнакомец нашел бы возможность пробраться внутрь его, и он, Грант, был бы обречен втянуться в себя — в знакомую чужаку темную зону, где ему самому, однако, пришлось бы ориентироваться наугад.
Но, конечно, вышло иначе. Грант видел всего лишь образ — детскую картинку, которую создал с помощью техника. Ваза играла роль фальшивых ворот. Ворот из «Да/нет» и «ты в безопасности». При входе все было в порядке, и любой оператор, убеждавший пациента в правдивости виденного, неизменно слегка менял картинку.
А нынешний гость просто швырнул ее на пол.
Юноша снова очнулся в комнате, куда более блеклой и неброской, чем прежде. Вокруг сновали и пытались заговорить с ним тени. Но Грант в основном все еще пребывал «там». Грант обессилел, и комнаты то и дело куда-то пропадали, мебель беспорядочно носилась в воздухе, требуя поставить ее на место — что подразумевало необходимость сильного углубления, — а окружающие продолжали отвешивать ему пощечины, и казалось, будто после ударов плоть каменеет. Люди заговаривали с ним, однако слова рассыпались в невидимую пыль. У Гранта просто не было на них времени. Внутренне он разваливался на части и если бы его разбудили, вряд ли сумел бы вернуть все в прежнее состояние.