Сжечь сарай
Шрифт:
Сидевшие через проход две маленькие старушки повернулись лицом друг к другу. Обе они были обуты в теннисную обувь очень маленького размера. Время от времени старушки, вытянув ноги, то поднимали их, то опускали. Зачем они это делали, я не понял. Может, просто развлекались. Или разминались перед восхождением. Я переступил так, чтобы их не коснуться, и вернулся к брату на заднюю площадку.
Было видно, как он облегченно вздохнул. Держась правой рукой за поручень, а в левой сжимая монеты, он неподвижно ждал моего возвращения. Старики окружали его, словно бледные тени. Но если посмотреть их глазами, тенями выглядели как раз мы с братом, почему-то вдруг пришло мне на ум. С их точки зрения, живыми были они, а мы походили на призраков.
– Точно он? – обеспокоенно спросил брат.
– Точно, – ответил я. – Я ездил на нем в школу каждый божий день. С чего бы мне ошибаться?
После моих слов брат заметно успокоился.
Больше я ничего не говорил и, повиснув всем телом на кольцах поручней, разглядывал стариков. Симпатично загорелые, смуглые до загривков и все без исключения – худые. Ни одного толстяка. Большинство мужчин одеты в плотные альпинистские майки, женщины – в простые блузки без украшений.
Я понятия не имел, к какой организации они могли принадлежать. Может, это клуб любителей пеших прогулок или пикников? Но они слишком похожи друг на друга, будто их сняли с одной полки некоего стеллажа с образцами и как есть усадили сюда. Схожим было все: выражение лиц и телосложение, манера речи и вкусы в одежде. При этом каждый – самостоятельная личность со своими особенностями, у каждого – свое самосознание. Каждый по-своему бодр, подтянут, загорел, каждый аккуратен и энергичен. Огульно заявлять, будто они все одинаковые, нельзя. Просто всех окутывало что-то единое: общественное положение, способ мышления, образ действий, воспитание, – и все это гармонично сочеталось. И еще это едва различимый ухом шум в салоне. Нельзя сказать, что неприятный, но все же – весьма странный шум.
Я хотел спросить у ближайшего ко мне старичка, куда все они едут, но понял, что это любопытство излишне, и передумал. Пусть в возрасте, но старики выглядели вполне прилично, и трудно предположить, что они ошиблись автобусом. Но даже если и ошиблись, маршрут кольцевой – сделает круг, и вернутся на прежнее место. В любом случае разумнее было промолчать.
– Не знаешь, сегодня будет больно? – тревожно спросил брат.
– Точно не знаю.
– А ты когда-нибудь лечился у лора?
Я задумался. Нет, у лора – нет. У разных врачей лечился, но не у лора. Поэтому даже представить себе не мог, как они – эти лоры – лечат.
– А тебе раньше бывало больно? – спросил я.
– Да нет, – ответил он. – Хотя, конечно, бывает. Когда чистишь ухо или чем-нибудь в него ткнешь. Иногда.
– Ну, может, и на этот раз обойдется? Мать твоя говорила, ничего нового делать не будут.
Брат вздохнул и посмотрел на меня.
– А если и здесь станут делать то же самое, как же я вылечусь?
– Не знаю. Разве что случайно.
– Ага, само по себе, как пробка, выскочит, да? – воскликнул брат. Я мельком взглянул на него – на сарказм не похоже.
– Со сменой врача у тебя поменяется настроение. В таком деле любая мелочь имеет смысл. Рано еще сдаваться.
– А я и не сдаюсь.
– Но ведь, наверное, все это уже надоело?
– Есть немного, – вздохнул он. – Правда, самое жуткое – страх. Не та боль, что сейчас, а страх от мысли, что может стать хуже. Понимаешь?
– Понимаю.
Держась за поручень правой рукой, он грыз ногти левой.
– Я вот что хочу сказать. Представь – кто-то чувствует боль, а я это вижу. Вижу, представляю, как ему больно, и мне становится больно самому. Но боль эта отличается от боли того человека. Не знаю, как это лучше сказать…
Я несколько раз кивнул.
– Боль – мерка сугубо личная.
– Что тебе было больнее всего… раньше?
– Мне? – удивленно переспросил я. Представить себе не мог, что кто-то меня об этом спросит. Боль? – В смысле, физическая?
– Да, – ответил он. – Ты чувствовал когда-нибудь нестерпимую боль?
Держась руками за поручни, я разглядывал пейзаж за окном и думал о боли.
Боль?
Немного подумав, я поймал себя на мысли, что боль не помню. Конечно, я помнил, что мне бывало больно:
упав с велосипеда, сломал себе зуб, собака тяпнула за руку так, что из глаз искры посыпались. Но как мне бывало больно, реально вспомнить не мог. Раскрыв левую ладонь, я попытался найти шрам от укуса, но он бесследно рассосался. Я даже не мог точно сказать, где он был. Время постепенно все уносит за собой.
– Не припомню.
– Тебе что, не бывало больно?
– С годами так или иначе бывает.
Брат слегка пожал плечами и опять задумался.
– Не хотел бы я накапливать эти самые годы. В смысле, если представить, с какой еще болью предстоит столкнуться в дальнейшем, – сказал он, слегка склонив ко мне левое ухо. Тем временем взгляд его сверлил поручень. Брат чем-то походил на слепого.
Той весной меня преследовали сплошные неприятности. Пришлось по ряду причин уйти из фирмы, где я проработал последние два года. Так я оказался дома. Покончив с делами, собирался сразу же вернуться в Токио и начать поиски новой работы, но за стрижкой газона и ремонтом изгороди в саду многое внезапно опостылело, и я решил с отъездом не торопиться. Хотя сам родной город потерял всякую привлекательность. Я полюбовался пароходами в порту, полной грудью надышался морским ветром, обошел все прежние ресторанчики – и больше мне делать там было нечего. Прежних друзей не осталось, родина уже не манила. Городские пейзажи выглядели картонными аппликациями. Выходит, я постарел, но дело не только в этом. И именно поэтому я, забыв на время про Токио, коротал дни в одиночестве – то полол газон, то читал книжки на веранде, то ремонтировал тостер.
В один из таких дней пришла тетушка и попросила первые несколько раз свозить брата в новую больницу. Я знал, где та находится – недалеко от моей бывшей школы. Я был свободен и не мог отказать тетушке.
– Заодно где-нибудь пообедайте, – сказала она и снабдила меня деньгами на карманные расходы. Видимо, полагала, что я теперь безработный и нуждаюсь в средствах. Ну деньги никогда не бывают лишними.
Больницу решили сменить просто потому, что от лечения в прежней толку не было. К тому же цикл глухих дней у брата стал короче. Тетушка высказала врачу все, что о нем думает, тот ответил: причина болезни – не в хирургии, а в условиях жизни семьи. Это и стало последней каплей терпения.
Смена больницы, однако, не означала, что дела сразу же пойдут на поправку. По правде говоря, никто на это особо и не надеялся. Само собой, вслух такого никто не говорил, однако окружающие уже почти смирились с глухотой брата. Так он сам себя вел.
Мы с братом никогда не были близки. Дружили семьи, но разница в возрасте детей давала о себе знать. Однако родственники почему-то считали нас «друзьями неразлейвода». Вроде того, что он привязался ко мне, а я его опекал. Я долго не мог понять причины, поскольку считал, что между нами нет ничего общего.