Сжечь сарай
Шрифт:
Закрыв глаза, я дышал полной грудью и пытался разобраться в себе. С закрытыми глазами казалось, будто тело всасывается во мрак летней ночи. Если подумать, я впервые забирался на водонапорную башню после темна. Ветер дул четче обычного. Вроде бы несильный, он оставлял вокруг меня на удивление яркую траекторию. Ночь неспешно покрывала земную поверхность. И как бы городские огни ни пытались сокрыть ее существо, ночь отметала все эти попытки.
Я открыл крышку, достал светлячка и посадил его на травинку, пробившуюся у основания водонапорной башни. Светлячок долго не мог понять, что его окружает. Он копошился вокруг болта, забегал на струпья сухой краски. Сначала двигался вправо, но когда понял,
Я следил за ним, откинувшись на перила. И долгое время ни я, ни он не шевелились – только ветер обдувал нас. Миллиарды листьев шуршали друг другу в темноте.
Я был готов ждать до бесконечности.
Светлячок улетел не сразу. Будто о чем-то вспомнив, он внезапно расправил крылья и в следующее мгновение мелькнул над перилами и растворился в густом мраке. Словно пытаясь нагнать упущенное время, начал спешно вычерчивать дугу возле башни. А дождавшись, когда полоска света растворится в ветре, улетел на восток.
Светлячок исчез, но во мне еще долго жила дуга его света. В толще мрака едва заметное бледное мерцание мельтешило, словно заблудшая душа.
Я несколько раз протянул руку во тьму, но ни к чему не смог прикоснуться. До тусклого мерцания пальцы не доставали самую малость.
Сжечь сарай
Я познакомился с нею на свадьбе у приятеля три года назад. Мне тогда исполнилось тридцать один, ей – двадцать, а значит, наш возраст различался почти на один астрологический цикл, что, в общем-то, не имело особого значения. В то время меня занимали куда более важные проблемы, чтобы думать еще о возрасте и прочей ерунде. Собственно говоря, она тоже особо об этом не беспокоилась. Я был женат, однако и это не имело значения. Казалось, она полагала, что возраст, семья и доход – такие же чисто наследственные вещи, как размер ноги, тембр голоса или форма ногтей. Иными словами, была нерасчетлива. Если хорошенько вдуматься… да, так оно, пожалуй, и было.
Она изучала пантомиму по какому-то там известному учителю, а на жизнь зарабатывала моделью в рекламе, но делала это с большой неохотой, часто отказываясь от предложений агента, из-за чего доход ее получался крайне скромным. Бреши в бюджете покрывались в основном расположением нескольких «бойфрэндов». Само собой, этих тонкостей я не знаю. Просто пытаюсь предположить, исходя из ее же часто повторявшихся рассказов.
При этом я ни в коем случае не хочу сказать, что она спала с мужчинами ради денег, или что-нибудь в этом роде. Пожалуй, все намного проще. Настолько, что многие, сами того не замечая, рефлекторно видоизменяют свои смутные повседневные эмоции в какие-то отчетливые формы, как то: «дружелюбие» «любовь» или «примирение». Толком объяснить не получается, но по сути – что-то вроде.
Несомненно, такое не длится до бесконечности. Продолжайся оно вечно, сама структура космоса оказалась бы перевернутой вверх ногами. Это может произойти только в определенное время и в определенном месте. Так же, как «чистить мандарин». О «чистке мандарина» я и расскажу.
В день первой нашей встречи она сказала, что занимается пантомимой. Меня это отчасти заинтересовало, но особо не удивило. Все современные молодые девушки чем-нибудь увлекаются. К тому же она мало походила на людей, которые шлифуют свой талант, занявшись чем-то всерьез.
Затем она «чистила мандарин». «Чистка мандарина» означает буквально то, что и написано. Слева от нее располагается стеклянная миска с наваленными горой мандаринами, справа – тоже миска, под шкурки. Такая вот расстановка. На самом деле ничего этого нет. Она в своем воображении берет в руку мандарин, медленно очищает шкурку, по одной дольке вкладывает в рот, выплевывая кожицу, а съев один мандарин, собирает кожицу в шкурку и опускает ее в правую миску. И повторяет этот процесс много-много раз. С первого взгляда ничего особенного. Однако, проследив минут десять-двадцать за происходящим, – мы болтали о пустяках за стойкой бара, и она почти машинально продолжала за разговором «чистить мандарин», – начало казаться, что из меня словно высасывают чувство реальности. Жуткое ощущение… Когда в Израиле судили Эйхмана, говорили, что лучше всего из его камеры-одиночки постепенно откачивать воздух. Я точно не знаю, как он умер, просто случайно вспомнил.
– У тебя, похоже, талант.
– Что? Это? Это так себе, никакой и не талант. Просто нужно не думать, что здесь есть мандарины, а забыть, что мандаринов здесь нет. Только и всего.
– И правда просто.
Этим она мне и понравилась.
Признаться, мы встречались нечасто: раз, самое большее два в месяц. Поужинав, шли в бар, джаз-клуб, гуляли в ночи.
Рядом с ней мне было беззаботно, я напрочь забывал о работе, которую не хотелось делать, о никчемных спорах без малейшего намека на результат, о непонятных людях с еще более непонятными мыслями. В ней крылась какая-то особая сила. Слушая ее бессмысленную болтовню, я впадал в легкую рассеянность, как в те минуты, когда смотришь на плывущее вдали облако.
Я тоже о многом рассказывал, но при этом не коснулся ни одной важной темы. Не оказалось ничего такого, о чем я должен был ей рассказать. Правда.
Нет ничего, о чем я должен рассказывать.
Два года назад весной умер от инфаркта отец, оставив, если верить ее словам, небольшую сумму денег. На них она решила ненадолго съездить в Северную Африку. Я так и не понял, почему именно туда, однако познакомил с одной подругой, работавшей в посольстве Алжира в Токио, благодаря которой она все-таки отправилась в эту африканскую страну. В конце концов я же и поехал провожать ее в аэропорт. Она была с одной потрепанной сумкой-бананом. Багаж досматривали так, будто бы она не едет в Африку, а возвращается туда.
– Правда же, ты вернешься в Японию?
– Конечно, вернусь.
…И вернулась – через три месяца, похудев на три килограмма и черная от загара. Вдобавок к этому, привезла из Алжира нового любовника, с которым попросту познакомилась в ресторане. В Алжире мало японцев, и это их объединило и сблизило. Насколько мне известно, он стал для нее первым настоящим любовником.
Где-то под тридцать, высокого роста, опрятный и вежливый. Правда, с совершенно невыразительным лицом, но человек симпатичный и приятный. Большие руки с длинными пальцами.
Почему я знаю о нем такие подробности? Потому что ездил их встречать. Внезапно из Бейрута мне пришла телеграмма, в которой значились лишь дата и номер рейса. Похоже, она хотела, чтобы я приехал в аэропорт. Когда самолет сел – а сел он из-за плохой погоды на четыре часа позже, и я все это время читал в кафе сборник рассказов Фолкнера, – эта парочка вышла, держась за руки. Совсем как добропорядочные молодожены. Она представила мне его, и мы почти рефлекторно пожали друг другу руки. Крепкое рукопожатие человека, долго живущего за границей. Затем пошли в ресторан – она хотела во что бы то ни стало съесть «тэндон» 7 , и съела его, а мы с ним пили пиво.
7
Тэндон – рис с тэмпура: рыбой, креветками или овощами, жаренными в кляре на растительном масле.