Т-34 и другие рассказы о войне
Шрифт:
– Я была остарбайтером. Переводчиком. Ну еще мелкие хозяйственные работы выполняла.
– Так. Тяжелых работ не выполняли?
– Нет, у меня здоровье слабое. Немцы всех проверяли при поступлении, врачебными комиссиями осматривали. Их интересовали здоровые люди, на них можно было ставить опыты. А такие как я… Да и переводчиков на русский у них не было, а русских пленных в лагере было полно.
– Может, вас там изнасиловали? Может, вы, как и многие советские женщины с некогда оккупированных территорий, ребенка ждете от немецкого солдата?
– Ой,
– Ну это вы со своей колокольни так рассуждаете. А теперь войдите в наше положение. Два года в плену без единой царапины находится женщина. Немцы к ней не пристают, не насилуют, тяжелых работ не поручают, она работает на правах капо, сотрудничая с аднаркомацией концлагеря. И вдруг ее сравнительно спокойно, вместе с тремя ее товарищами, немцы пропускают через линию фронта. Как прикажете нам реагировать?
Аня вдруг с ужасом поняла, что не найдет поддержки в лице этого иезуита, но обида за только что рухнувшую справедливость продолжала бушевать в ней и проситься наружу.
– Но я… я не виновата… мы побег совершили, как настоящие солдаты… а тут… наверное, товарищ Сталин не знает…
– Ишь ты! – всплеснул руками Абакумов и рассмеялся. – Ну конечно, лучшая защита – нападение. Как вышка замаячила перед носом, так сразу про товарища Сталина вспомнила! Только я и без товарища Сталина тебя и твоих подельничков – шпионов неудавшихся – к стенке поставлю! Я…
Он не успел договорить – зазвонил телефон. Следователь взял трубку и вскоре передал ее наркому – звонили из Кремля. Как видно, Сталин был настолько вездесущ, что явился по первому же ее призыву.
– Так точно, товарищ Сталин, приходится самому допрашивать. Сейчас основные силы мы бросили на фронт, там кругом лазутчики, так что оперативной работой весь центральный аппарат занимается… Никак нет, товарищ Сталин, не забыл. Думаю, скоро начнем операцию… Нет, нам удалось завербовать достаточно многих. Людвиг Бек, Штауффенберг, адмирал Канарис, бывший посол в СССР Шуленбург. Все они Гитлера ненавидят и готовы как можно скорее свернуть боевые действия… Да, технически тоже все готово – думаю, будет бомба… Нет, прямо там, в «Вольфсшанце». Один взрыв и готово, нет негодяя. А уж потом мы им все договоренности 39– го года припомним… Есть, товарищ Сталин! Буду докладывать ежедневно!
Положив трубку, Абакумов смерил допрашиваемую самодовольным взглядом.
– Слыхала? Сам товарищ Сталин звонит, интересуется, как у нас идет работа со шпионами. Ну ничего, скоро и вам, и вашим немецким хозяевам конец придет. Слышала, наверное, что докладывал? Со дня на день с Гитлером мы покончим. Взлетит на воздух он и его клика, и тогда поймете вы, что бесполезно и бессмысленно с нами воевать и даже думать об этом. Тогда наперебой вспоминать станете свою «трудовую биографию». Вот только нужна ли она нам будет тогда, когда война закончится? Подумай. Дорога ложка к обеду.
Повернувшись к следователю, Абакумов бросил:
– Ты вот что. Если она не
13 июля 1944 года, СИЗО «Лефортово»
Шейнин взял выходной, и сегодня Ивушкина предстояло допрашивать тому самому следователю Никитину, который накануне познакомил Аню с наркомом Абакумовым. В действительности, Лев Романович решил использовать старый прием со злым и добрым следователями, но не сведущему в правовых вопросах Николаю не было об этом известно. Завидев нового человека, он было подумал, что тот сможет во всем разобраться и установить его невиновность, но первой же фразой Никитин поставил крест на этом зыбком предположении.
– Ну как? Подумал над предложением Льва Романовича?
– Подумал.
– И что скажешь?
– Что сказать мне нечего.
– Понимаю. Много времени прошло, мог и подзабыть что– то. Ладно, постараемся напомнить, – он поднял трубку телефона и велел завести обвиняемого. С интересом Коля глядел на дверь – пока в ней не появился Демьян. Тот самый наводчик, с которым вместе, рука об руку, они пару месяцев назад совершили свой легендарный прорыв. Он был изрядно потрепан, напуган – ясное дело, после такого подвига и в таком месте очутиться, – но неугасимый задор в глазах выдавал в нем того самого Волчка, на которого Ивушкин возлагал самые сложные боевые задачи.
– Здорово, командир, – натянуто улыбаясь, пробормотал вошедший. С одной стороны, он был рад видеть боевого товарища, а с другой обстановка не располагала к проявлениям положительных эмоций.
– Здорово, Волчок! – сквозь подкатившие при воспоминаниях о побеге из логова слезы улыбнулся Ивушкин. – Тебя тоже?
– Как видишь.
– А за что?
– За то же самое, надо полагать, – он робко посмотрел на следователя, который пока занимал позицию безучастного наблюдателя происходящего. – Вот говорят, что нас немцы в концлагере завербовали и инсценировали наш переход к своим с целью шпионов забросить. Признание требуют подписать… Бред…
– Ну да, сначала пытали, били как собак три года, едва в печь живьем не сунули, а потом вдруг так облагодетельствовали, что домой разрешили вернуться…
Волчек непроизвольно хохотнул, вдумавшись в слова командира – версия гэбистов действительно выглядела притянутой за уши.
– Ну– ну, – махнул рукой Никитин. – Вы мне эти свои шпионские штучки бросьте. Этот кабинет ежедневно десятки таких, как вы, видит, и врать в его стенах даже кощунственно…
– Так, если вы нас шпионами считаете, – взывал к логике следователя Коля, – то зачем эти очные ставки устраивать? Шпионы никогда не сознаются ни в чем, разве не так?