Т. 10 Туннель в небе
Шрифт:
Роббинс откусил заусенец, сплюнул и сказал:
— Мак, да ради Христа! Ну как ты можешь одновременно и уволить Генри, и запретить ему говорить?
— Секреты Министерства…
— Ну завел — секреты, секреты! Ну и что ты с ним сделаешь? За задницу укусишь? Лишишь на основании закона о служебной тайне выходного пособия? Думаешь, его это остановит? У Генри не осталось ни страха, ни надежд, ни иллюзий, ты ничем его не запугаешь. Все, что он может рассказать репортерам, тебе же и повредит, если ты объявишь это «секретом».
— Можно я тоже скажу пару слов? — спросил центр всей этой бури.
—
— Благодарю вас, господин министр. У меня не было ни малейшего намерения посвящать прессу в наиболее неприятные аспекты этой истории. Я просто пытался продемонстрировать при помощи reductio ad absurdum [69] , что правило всегда информировать общественность, подобно любому другому правилу, при слепом, бездумном применении может вести к катастрофическим последствиям. Мне показалось, сэр, что вы вели себя неосторожно. Я надеялся удержать вас от дальнейших неосторожностей на то время, пока мы подыщем подходящие средства исправить положение.
69
доведение до абсурда (лат.).
Макклюре внимательно изучил лицо своего заместителя.
— Вы это серьезно, Генри?
— Я всегда говорю серьезно. Это экономит много времени.
— Вот видишь Вэс? — Макклюре повернулся к Роббинсу. — Ты выступил совсем не по делу. Может, у нас с Генри и есть какие-то расхождения во мнениях, но он очень порядочный человек. Послушайте, Генри, я, конечно, поспешил. Мне же и вправду показалось, что вы угрожаете. Давайте забудем, что я вам наговорил про вашу отставку, и займемся делом. Ну как?
— Нет, сэр.
— Что? Бросьте, не надо мелочиться. Ну разозлился я, мне же тоже было обидно, ну сделал ошибку. Я прошу у вас прощения. В конце концов, на первом плане у нас должно стоять благосостояние общества.
Роббинс издал малопристойный звук; мистер Кику ответил очень спокойно:
— Нет, господин министр, так не получится. После того как вы один раз уже меня уволили, я не смогу действовать уверенно на основании делегированных мне полномочий. А дипломату обязательно нужно иметь уверенность, иногда она — единственное его оружие.
— М-м-м… Ну, могу только сказать, что мне очень жаль. Поверьте, действительно жаль.
— Я верю вам, сэр. Позвольте мне сделать последнее и совершенно неофициальное предложение?
— Конечно, Генри. Мне кажется, что пока вы подбираете себе новую команду, лучше всего справится с рутинной работой Кампф.
— Конечно, конечно. Если вы говорите, что он подходит, значит, так оно и есть. Но только, знаете, Генри, мы назначим его временно, а вы подумайте еще. Пусть это будет отпуск по состоянию здоровья или что угодно.
— Нет, — холодно ответил мистер Кику и снова повернулся к выходу.
Но не успел он дойти до двери, как Роббинс громко сказал:
— Да успокойтесь вы оба. Мы еще не кончили. — Затем он повернулся к Макклюре: — Ты тут говорил, что Генри порядочный человек. Но только кое-что при этом забыл.
— Что?
— А я — помню. — Роббинс продолжил: — Генри никогда не сделает ничего хоть каплю сомнительного. А вот я воспитан на заднем дворе за помойкой, и все эти нежности меня не колышат. Так что я соберу ребят и славно с ними побеседую. Расскажу им, где закопан труп, расскажу, кто перебил всю посуду и кто помочился в кастрюлю.
— Если ты только вздумаешь самовольно дать интервью, — в ярости заорал Макклюре, — ты до смерти своей не получишь никакой государственной работы.
— Ах, ты мне еще и грозить, тыква ты перезрелая. Не забывай, я — не карьерный чиновник, я назначенец. Спою эту свою песенку и пойду работать в колонку «Столица вверх тормашками». Буду посвящать нашу драгоценную общественность в пикантные подробности из жизни Больших Людей.
— У тебя полностью отсутствует какая бы то ни было лояльность. — В голосе министра стояла горечь.
— Ну, от тебя, Мак, такое просто приятно услышать. А сам-то ты лоялен хоть к чему-нибудь? Если не считать твоей собственной политиканской шкуры.
— Ты не совсем справедлив, Вэс, — негромко вставил мистер Кику. — Министр был очень тверд, когда говорил, что нельзя жертвовать этим мальчиком ради целесообразности.
— О’кей, Мак, — кивнул Роббинс, — отдадим здесь тебе должное. Но ты готов был принести в жертву сорок лет службы Генри в интересах спасения своей корявой физиономии. Уж не говоря о том, что, не посоветовавшись со мной, начал чесать языком. И всего-то — чтобы украсить этой физиономией первые страницы. Уж кого, Мак, газетчики ненавидят, так это таких вот, рвущихся попасть в заголовки. В стремлении увидеть свое имя на первой странице и вправду есть что-то непристойное. Мне тебя не перевоспитать, да и желания особого нету, но я тебе обещаю: вскоре ты и вправду увидишь свое имя в заголовках, будь спок, и — большими буквами. Но — в последний раз. Если только…
— Что ты имеешь в виду?
— Если только мы не соберем Шалтая-Болтая [70] .
— Каким образом? Слушай, Вэс, я сделаю что угодно, но в пределах разумного.
— Да уж конечно, сделаешь. — Роббинс нахмурился. — Есть вполне очевидный путь. Мы можем подать им на блюдечке голову Генри. Свалить на него всю вину за вчерашнее интервью. Он дал тебе плохой совет. Его уволили, и теперь везде тишь да гладь да Божья благодать.
70
Персонаж сказки Льюиса Кэррола «Алиса в Зазеркалье», которого не могла собрать королевские конница и рать; распространенная метафора, обозначающая вещь, которую невозможно починить, однажды разбив.
Мистер Кику кивнул.
— Именно так я себе это и представлял. С радостью приму участие… если только будут приняты мои рекомендации по завершению истории с хрошии.
— Да убери ты со своей морды выражение облегчения, Мак! — прорычал Роббинс. — Это — вполне очевидное решение, и оно сработает. Сработает потому, что у Генри есть чувство долга чему-то большему, чем он сам. Но мы сделаем по-другому.
— Но, если Генри согласен, то в высших интересах…
— Засунь себе эти интересы знаешь куда? Мы подадим на блюдечке не голову Генри, а твой драгоценный набалдашник.