Та сторона, где ветер
Шрифт:
Он ждал, что теперь-то Генка взорвется. Но, листая страницы в конце учебника, где был словарь, Генка хладнокровно произнес:
– А кто оставался?
Это было совсем непонятно. Он стал какой-то непрошибаемый. От такой неожиданности Яшкина обида исчезла, осталось только удивление. Но Генка сидел к нему спиной и разговаривать не собирался.
Яшка толкнул плечом дверь:
– Пойду я…
– Хау ду ю ду, – усмехнулся Генка. – То есть гуд бай.
Часть вторая
ЛЮДИ С ФРЕГАТА «АФРИКА»
Глава первая
На
Лампочки в комнате не горели. Яшка сидел, скрючившись, на кровати и смотрел на окно. Окно было синим. За ним коряво торчали черные ветки. Яшке было тошно, грызла его тревога. Вернее, не тревога, а тоскливое ожидание завтрашнего дня.
Снова лопнул мяч, большой и тяжелый. Воздух мягко толкнулся в стекла, костлявые ветки вздрогнули и заскребли по раме. Кухонная дверь скрипнула и отошла, засветилась желтая щель. Стало слышно, как ворчит и ругает подрывников мать. Потом захныкал во сне Санька.
Яшка скользнул на пол и босиком прошлепал в кухню. Там у порога отыскал отцовские галоши, сунул в них ноги и вышел в сени, сердито хлопая подошвами.
– Опять раздетый шатаешься, ирод, – сказала вслед мать.
Яшка молча захлопнул за собой дверь.
Какая разница: одетый или раздетый? Все равно ничего ему не сделается. Конечно, хорошо бы сейчас простудиться как следует. А может быть, даже и помереть. В самый раз было бы. Но он не заболеет и не помрет, потому что такая у него судьба: все в жизни наоборот.
Яшка вздохнул, поежился и шагнул на крыльцо. Так, подышать свежим воздухом.
Вечерний воздух был немного колючим. Пахло талым снегом и подмерзшей землей. А еще – мокрой сосновой корой от поленницы. Из такой коры получаются отличные лодочки и яхты. А если выбрать кусок покрупнее, можно вырезать большой корабль. Пустить его по разливу темно-синих луж.
Весна… Только сейчас не до корабликов, при такой жизни…
Все-таки он взглянул на лужу, которая подступила к самому крыльцу. Ее уже подернул игольчатый ледок. И в кадушке под водосточной трубой вода была тоже закрыта льдистой корочкой. Нижняя кромка изогнутой трубы обросла сосульчатой бородой. Казалось, что хозяин бороды заглянул в кадку, не увидел отражения в застывшей воде и, удивившись, широко разинул рот. Забавно. Яшка даже улыбнулся чуть-чуть. Но тут он заметил другое, более интересное: на изломах сосулек, на кристалликах льда мерцали алые искорки. Совсем-совсем крошечные. Не всякий бы их увидел, но Яшкин острый глаз заметил эти пылинки света. И Яшка удивился: откуда они? Он глянул вверх. Выбрасывая сигнальные вспышки, бесшумно шел реактивный лайнер. Потом, нарастая, пришел его тяжелый гул. И медленно, неохотно утих.
Яшка скользнул глазами от самолета ниже к горизонту. Чем ближе к земле, тем светлее делалось небо. Из темно-синего превращалось в сиреневое, потом становилось зеленоватым, а над самыми крышами еще отсвечивал бледно-желтый закат. И там, где желтый свет сливался с зеленым, висел чуть заметный месяц. Тоненький, как серебряная проволочка. Вербы и рябины тянули к нему из-за темных заборов растопыренные пальцы: словно готовились подхватить, если месяц сорвется. Но как он мог упасть, легонький такой, прозрачный?
Крыши соседних домов – с трубами, антеннами и скворечниками – резко выступали на неярком
Яшка продрог, но с крыльца не уходил. Пока он стоял так, смотрел на дома и небо, тревога о неминучей беде завтрашнего дня почти улеглась.
«Может, пронесет», – подумал Яшка. По крайней мере, помирать уже не хотелось.
Один за другим бухнули три взрыва. Упала с карниза и рассыпалась у Яшкиных ног стеклянная палочка – сосулька. Темной молнией махнул из-под крыльца перепуганный кот Степка.
Ахнул четвертый взрыв.
Это был тайный салют весне. Тайный, потому что без ракет и вспышек, только гул разносился по улицам.
В ожидании близкого и опасного ледохода подрывники заранее громили лед у деревянного моста.
Говорят, утро вечера мудренее. Это значит, люди утром лучше соображают и тверже обо всем помнят. Но не всегда это хорошо. Яшка проснулся, вспомнил и понял, что надеяться не на что.
Когда у человека на душе скверно, солнце его не радует. Яшка брел в школу и жмурился от жуткого отвращения. Солнечный свет казался ядовито-желтым и противным, лужи резали глаза бритвенным сверканием и пахли бензином. Каждая капля, падая с карниза, норовила скользнуть за шиворот. А щелкали по асфальту эти капли в точности так же, как каблуки Галины Николаевны, когда она ходит по классу. Ходит и говорит: «Я одного не могу понять, Воробьев. О чем ты думаешь, когда решаешь? Ведь задача-то пустяковая! Как я могу поставить тройку, если у тебя все решение кувырком? Можешь ты мне ответить?»
Он не может. Он стоит и всегда царапает каблуком половицу. И смотрит куда-то вниз и вбок. Не рассказывать же, в самом деле, какие мысли заползают в голову, когда решаешь задачку. Да он и сам не помнит точно. Разные. Мысль – не кот Степка, за хвост не ухватишь.
Последний раз почему-то думалось про пустыню. Пустыня лежала под заходящим солнцем, а по оранжевому песку шли черные верблюды… А задача была про ящики с яблоками…
Чтоб их черви съели, эти яблоки! У всех задачка получилась в четыре действия, а у Яшки – в три. У всех в ответе двадцать восемь ящиков, а у него – сорок. И с примерами такая же штука. Только один пример, самый маленький, решился так же, как у остальных. Вот и попробуй надеяться на тройку.
Двойки для Яшки тоже не новость. Но разные они бывают, эти двойки. Есть и такие, что получишь – и сразу забудешь, но сегодняшняя – хуже смерти. Нынче суббота. Значит, из журнала двойка сразу перекочует в дневник. Дома, конечно, за дневник сразу ухватится мать: «А ну, показывай!» Днем-то, может быть, все одним криком кончится. А потом, вечером… В шесть родительское собрание, про это в дневнике уже написано. Уж на собрании-то она про все наслушается. И про голубя, которого они с Толькой Сенцовым в парте кормили. И про воздушный шарик, который лопнул. И про самое главное: «Вы подумайте, товарищ Воробьева! Ведь у него и так двойка за первую четверть. А если еще и за четвертую будет двойка, что тогда? Ведь это была проверочная контрольная гороно…»