Тадзимас
Шрифт:
Он – ничего не отвечает. Мол, догадайся сам.
– У тебя – дар? – догадываюсь я. – У тебя дар открылся?
Чуть прижмуривает глаза.
– Ты учился этому? – спрашиваю. – У тебя учителя были? И хорошие, видать, учителя?
Полуутвердительно щурит глаза.
– А может быть, ты все это – сам? Сам это ощутил? Сам это в себе обнаружил, открыл? Потрясения какие-нибудь серьезные в жизни были – и вот, целительский дар у тебя открылся? Так бывает ведь, я читал, да и говорили мне о таком. Что же это?
Володя
Я его хорошо и давно знаю. Не хочет рассказывать – и не надо. Значит, вот так все и было. И дар у него открылся, это уж точно. И опрощение его – не случайное. И все, значит, делает он правильно, и ведет себя, и в жизни, и с людьми, правильно. Так ему, стало быть, положено. Так ему существовать – надо.
А Володя – радуется: помог другу.
И голова моя в самом деле не болит.
Ну, попозже мы с ним все-таки разговорились.
Чаек я свой заварил. Попили.
Володя, поглядывая на ломящиеся от книг полки в моей комнате, на книги, лежащие на полу и на столе, в углах и возле двери, заметил коротко:
– Книг у тебя многовато. Энергетика у них разная. Ты подумай об этом. Человеку – много ли надо? Вот любимые книги, самые любимые, те, с которыми жить рядом хорошо, с которыми в жизни светло, – другое дело. Но это я так, просто, к слову.
А на груды рукописей моих посмотрел с одобрением.
Даже рукой сделал плавный жест, будто благословил:
– Молодец. Работаешь.
– Да уж куда мне деваться? – отвечаю. – Только работой своей и спасаюсь. Панацея.
– Знаю, – отвечает Володя.
В это время домой вернулась с работы моя жена Людмила.
Погода стояла скверная. Давление у многих повышалось. Болела голова и у Люды.
Я сказал ей:
– Володя меня исцелил. Не болит больше голова.
– Ну да? – удивилась она. – Правда?
– Ей-богу!
Людмила – Володе:
– А меня вылечить можешь?
– Могу, – отвечает.
– А что надо делать?
– Ничего. Встань вот здесь, напротив меня. Людмила встала. Ждет. На Володю смотрит.
Володя стал световым лучом.
Посмотрел на нее – вспыхнувшими светлой энергией глазами.
– Все! – говорит ей.
Люда опешила.
– Как? – спрашивает его. – Все?
– Конечно, – спокойно отвечает Бродянский.
Люда на секунду прислушалась к себе.
– Поразительно! – только и сказала. – Не болит больше голова. Не бо-лит. Вот здорово!
А Володя ей – капустки, ягод, хлебушка:
– Кушай!..
Люда – вдруг поняла. И отведала.
И вся расцвела. Просияла.– Ну спасибо тебе, Володя! – говорит. – Хороший ты человек.
И отправилась на кухню, хлопотать по хозяйству. Скоро наши дочери должны были после занятий домой заявиться.
Мы с Володей Бродянским сидели рядом и спокойно беседовали.
Я вкратце рассказывал ему, как живу, что пишу, какие житейские заботы одолевают, как мы с ними справляемся.
Простая беседа, неприхотливая. Жизнь есть жизнь.
Говорил я Володе, что очень уж стали тяготить меня неизданные мои книги. Вон сколько написано. Это тяжелый груз. Чувствую я, физически чувствую, что давит все это меня. Такое вот состояние. А работать надо, и я работаю. Но как бы вздохнул я посвободнее, если бы хоть часть моих писаний удалось опубликовать, все равно уже где, у нас или на Западе. Тогда они отойдут от меня, отодвинутся. Будет мне легче, свободнее. Снова тогда я сумею идти вперед. А пока что – все жду и жду чего-то. Но чего? Ждать – давно привык. И терпения у меня, все друзья знают, хватает. Уж чего-чего, а терпения мне не занимать. Но возраст уже такой, «Возраст полыни», как одна из моих книг называется. И – хотелось бы, уж чего там скрывать от друга, – увидеть что-нибудь изданным, да не так, как мои крохотные, изуродованные цензурой сборники выходили, да еще и ждал их выхода годами, – а чтобы вышли мои книги в подлинном их виде, так, как они написаны. Говорил я все это Володе, с грустью поглядывая на собственные рукописи.
– Ничего, – вдруг сказал мне Володя, – не переживай. Не мучайся. Ты и так в прежние годы натерпелся. Скоро выйдут твои книги. Много книг выйдет. Вот увидишь.
Я вытаращил на него глаза. Такое услышать – действительно вытаращишь. Я не удивился. Я – поразился.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю его.
– Знаю!
И – смотрит на меня. И просветленно улыбается.
Человек-луч. Спасающий человек. Целитель.
Володя между тем потихоньку разговорился. И вот что он рассказал мне.
Оказывается, он целый год прожил в Израиле.
Там живет первая его жена, благополучно живет. Он навестил ее, но садиться ей на шею, понятно, не стал. Слишком он был сам по себе, слишком – Бродянским, чтобы на такое пойти.
Средств у него было в обрез. А существовать как-то надо было. Периодически он кого-нибудь там исцелял, но денег-то за это не брал. Не полагалось. Как же ему прожить?
И он вспомнил.
Хлеб!
Хлеб – действительно всему голова.
Хлеб – нужен всем.
Особенно – черный хлеб, настоящий, российский.
Тот черный хлеб, по которому все уехавшие в благословенную теплую страну бывшие советские граждане так соскучились, и не просто соскучились, а поистине истосковались.
Печь замечательно вкусный деревенский хлеб, и причем без дрожжей, в простейших условиях, Володя умел. В деревне своей научился.
Он отыскал какую-то маленькую хлебопекарню и договорился, что в определенные часы он будет выпекать там свой хлеб. Ну, ясно, что с выручки будет отдавать хозяевам какие-то деньги. И он выпек там свой первый хлеб. Вначале немного.