Таежный спрут
Шрифт:
– Дальше. – Я попробовала открыть глаза, но они не открывались.
– При осмотре места происшествия человеческих останков не обнаружено.
– Это как? – Мои глаза открылись.
Связник рассматривал меня пристально и без жалости.
– Был мощный пожар, машина сгорела. При какой температуре человеческие кости превращаются в прах – простите, Любовь Александровна, – не знаю. Выводы сделаете сами. Когда узнаете. Вы не передумали ехать в Россию?
Сердце билось с какими-то подозрительными шумами. И намного слабее обычного. Зачем я так себя напрягаю?
«Пусть ночь наша будет темна и слепа,Но все же, клянусь головою,История нашаИ это правильно. Жить надо даже ради чашки кофе по утрам.
– Нет, – прошептала я. – Не передумала. И никогда не передумаю. И пошли вы все к дьяволу.
Выдающихся масштабных бедствий, вопреки ожиданиям, на исторической родине не происходило. Социальные недомогания и криминальные разборки, царящие на земле предков, оказались обычным нефтяным пятном, расплывшимся по водной глади, и придавали происходящему лишь дополнительную вонь, подчеркивая местный колорит.
Начальником московского бюро был Георгий Михайлович Пустовой – седовласый джинноподобный старик, ведущий сидячий образ жизни. Я с ним виделась лишь однажды – сразу по прибытии. Он сидел за обычным письменным столом, погруженный в думы о Родине, а я стояла перед ним навытяжку и пыталась найти общий язык.
– Я просмотрю ваше дело, Любовь Александровна, – на десятой минуте беседы очнулся старик. – Идите работайте. Вам объяснят ваши задачи.
– Походите по городу, осмотритесь, – посоветовал мой непосредственный шеф, молодой еще, но зацикленный на работе Герман Игоревич Бережнов. – В пределах Садового кольца за вашу безопасность ручаемся. А вот дальше не советуем. И не забудьте намазать нос оксолиновой мазью – грипп свирепствует.
Я походила, осмотрелась.
– Послушайте, Герман Игоревич, – озадаченная, стала я наезжать на шефа через неделю. – Я, конечно, не застала все прелести правления национал-патриотов, но, поверьте, по долгу службы имею о них достаточную информацию. Чем нынешний режим отличается от предыдущего?
Герман Игоревич не обиделся. Он рассмеялся.
– Уже тем, Любовь Александровна, что, задав этот вопрос, вы не пойдете по этапу. Даже если будете намеренно нарываться. А если серьезно… Главное отличие – нынешний режим вменяем. Он провозглашает возврат к общечеловеческим ценностям, к демократии, социальной справедливости, здоровому патриотизму… А отнюдь не к хроническому идиотизму.
– Демократии? – удивилась я.
– Со временем, – Герман Игоревич деликатно кашлянул. – Необходимо удержать власть. Досталась она легко, не спорю. Режим НПФ рухнул, как здание без опоры. Жестокое сопротивление оказывалось только в Москве, в остальных городах смена администраций и глав силовых структур проходила относительно гладко. Вы не поверите, Любовь Александровна, крупные функционеры фронта либо бесследно исчезали, либо кончали с собой.
«Ага, – подумала я, – двумя пулями. В затылок».
– Остальные затаились и ждут сигнала. Согласитесь, в таких условиях демократия неэффективна. Хотя могу с уверенностью сказать, есть устойчивая динамика…
Впрочем, следы нового (или забытого старого) уже появлялись. С динамикой или без заработали коммунальные службы. В людных местах появилась реклама, народ осмелел и уже не терся к стеночкам, забитый и униженный. По улицам бродили армейские патрули, но проблем не создавали – являясь как бы отличительной приметой времени. Потянулась «гуманитарка» с Запада: сначала тоненькой струйкой, потом пошире. Объявились коммерсанты (новейшие русские), фирмы, фирмочки, кооперативы. Жизнь, по крайней мере в столице, входила в русло.
Но положение оставалось тяжелым. Такого разгула криминала Россия еще не знала. Если в городах его удавалось хоть как-то сдерживать, то в пригородах и провинциях бардак царил полнейший. На месте преступления уже не расстреливали, Запад не велел, а это, как ни крути, поощряло. Расцвел сатанизм – теперь каждая церковь, дабы не потерять паству и имущество, была вынуждена содержать вооруженных милиционеров или хотя бы слыть клиентом охранных структур. Эпидемия гриппа прошлась, как саранча по полям, уложив на кровать каждого десятого, в могилу – каждого сотого. Хваленые «Иваны-первопечатники» предыдущих кормчих теряли в весе, на деноминацию и ввод в обращение новых знаков сил не хватало. Доллар возымел право на жизнь, но массового появления валюты у населения не отмечалось – старые кубышки давно опустели, а новые «зеленые» стоили баснословно. Кавказ полыхал, как и четыре года назад. Ситуация складывалась парадоксальная: достичь победы не удавалось, а отвод войск стал бы стопроцентной глупостью: невзирая на кордоны и «санитарные пояса», война неизбежно перекинулась бы на Кубань со Ставропольем. Попутно с бывшей здравницей возникали новые очаги: то Башкирия начинала присматриваться к разрезу глаз своих «компатриотов», то Бурятия некстати вспоминала, что в сорок четвертом ее вилами загнали в Союз. Отдавать задаром территории было бы некрасиво. Поэтому новая верхушка (представленная в основном силовиками) была вынуждена крутиться: и Западу поддакивать, и не забывать про наработки предшественников.
На фоне этого разгула я тихо-мирно встретила Новый год – в компании кислого шампанского и ободранных стен. Жилище мне определили в Митине – в однокомнатной квартире на последнем, десятом, этаже, где постоянно с потолка что-то капало и сразу замерзало. Или наоборот – замерзало, а потом отваливалось. До прихода «патриотов» в этих стенах проживал программист с неблагозвучной фамилией Давидович, после него какой-то приблатненный «передовой рабочий» по фамилии Симашкин. Но, видно, оказался не столько передовым, сколько фуфлыжником – с приходом новой власти скоропалительно исчез, а квартиру прибрал «Бастион» – в качестве жилищного резерва для таких, как я.
На работу меня увозил «конторский» автобус, обратно доставлял он же, забитый усталыми коллегами. Деликатные мужчины провожали меня до квартиры, иногда я предлагала им выпить чаю, но при этом не забывала предупреждать, что в таком случае им придется добираться до дому своим ходом. Если это можно назвать личной жизнью, то подобие таковой у меня имелось. Лучше, чем никакой.
Контора располагалась недалеко от станции метро «Проспект Мира». Серое здание эпохи сталинского классицизма – некогда институт стандартизации, в наши дни – квазивоенное заведение под вывеской филиала департамента военного бюджета и финансирования МО, а на деле – контрразведка со всеми вытекающими. Меня определили в «китайский» отдел. Кроме того, существовали «западный», «ориентальный» и самый внушительный – «внутренний». А также множество подотчетных отдельчиков и конторок. Вряд ли есть смысл расписывать мою деятельность, да и длилась она ничтожно мало – до середины февраля. В связи с частичной «декомпьютеризацией», кою придумали и осуществили прежние власти, пришлось разгребать тонны бумаг. Слежка за официальными деятелями КНР, доклады сексотов, истлевшие акты, рапорты, отчеты, бумаги по отслеживанию китаизации родной территории. Все это систематизировалось, по возможности проверялось и загонялось в базу данных. Аллергию на пыль я заработала. Но в целом – не скулила, повода не было. Ни к практической работе, ни к командировкам в «горячие точки» меня не привлекали. Видимо, о «способностях» новой сотрудницы московские товарищи пока не ведали.
Второго февраля я отметила тридцать восьмую годовщину своего существования. Были скромные букетики, уверения в том, что я выгляжу на тридцать два, ну, максимум на тридцать семь… А вечер я провела в одиночестве – перед казенным трюмо с инвентарным номером «АД-568904», в окружении ободранных стен, тараканов и кислого шампанского. Короткостриженая сотоварка по несчастьям, смотрящая из зеркала, была печальна как никогда. У нее был курносый нос, костлявые пальцы и смешная фигура астенического типа (это когда продольные размеры доминируют над поперечными). Чем-то она меня тронула. То ли тоской во взоре, то ли дырявыми трико из гардероба «передового рабочего». В итоге я навела ей маникюр, сделала макияж, а потом благополучно наклюкалась, завершив зимний вечер в Митине проливными рыданиями…