Таганка: Личное дело одного театра
Шрифт:
Читатель сможет стать «свидетелем» и повседневной жизни Таганки, самой творческой ее части — среди неопубликованных материалов театра есть и стенограммы репетиций, в том числе спектакля «Борис Годунов». Они вошли в главу «Репетиция». Читая эти стенограммы, мы видим, как замысел режиссера постепенно воплощается в конкретных сценах спектакля.
И наконец, сохранились многочисленные письма зрителей в Театр на Таганке (кто знает, быть может, среди читателей этой книги найдутся такие, кто узнает свои записки и письма, отправленные в театр). Иногда восторженные, порой сдержанные, случается — острокритические или злопыхательные. Они позволяют представить себе, как складывались
Практически все вошедшие в книгу документы потребовали историко-культурных комментариев; иногда они комментируются другими документальными материалами, иногда «живым словом» участников событий. Авторы выражают признательность сотрудникам Российского государственного архива по литературе и искусству и Информационного телеграфного агентства России (ИТАР-ТАСС). Материалы из фондов РГАЛИ дополнили документы, найденные в архиве Театра на Таганке, в книге также использованы фотографии из архива ИТАР-ТАСС, фотографии А. Стернина и из архива А. Стернина, а также фотографии А. Гаранина и М. Зайица.
Авторы благодарят за помощь и пояснения Льва Петровича и Ирину Алексеевну Делюсиных, Илью Абрамовича Леенсона, Каталин Любимову, Александра Михайловича Голицына, Владимира Андреевича Успенского, Казимира Яновича Гайдукевича. Особую благодарность авторы приносят Юрию Петровичу Любимову, который принимал участие в работе над книгой на всех этапах ее подготовки.
Глава первая Ретроспектива
Зрителя долго убеждали в том, что в театре должна быть настоящая жизнь, а кончилось это неожиданно: ему захотелось, чтобы в театре был, наконец, театр. А. Аникст[2]
Современные актеры как-то отвыкли играть экспрессивно. Сдержанность выражения стала почти что хорошим тоном на сцене. К Театру на Таганке это не относится. М. Туровская[3]
Начало театра
Родом из «оттепели»
«Мы родились в 1964 году, последними прошмыгнув в дверь, которая тут же захлопнулась», — так ощущал свое начало коллектив Театра на Таганке[4]. Впрочем, рождение театра произошло еще раньше, в 1963-м: «Я подготовил со своим третьим курсом знаменитой „Щуки“[5] спектакль по Брехту „Добрый человек из Сезуана“, — скажет потом Ю. П. Любимов. — После просмотра и хорошей прессы его засчитали как выпускную дипломную работу. Получилось, что мой курс[6] закончил учебу на год раньше срока. Выпускники составили костяк труппы Театра на Таганке. Этим спектаклем 23 апреля 1964 года он начал свою жизнь»[7]. Между тем начало театра было много драматичнее, да и не могло быть иным в это время.
В 1964 году со всех своих постов был снят Н. С. Хрущев. А «откат» от демократических завоеваний «оттепели» начался еще раньше. Другим рубежом «шестидесятых» и концом «оттепели» стал 1968-й — год подавления «Пражской весны», когда советские танки вошли в Чехословакию.
«…„оттепель“ в СССР постепенно сменяется „заморозками“. В закрытом письме ЦК КПСС ко всем членам партии, подготовленном в декабре 1956 г. и озаглавленном „Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов“, прямо говорится о беспощадной борьбе с „антисоветскими элементами и вражеским охвостьем“, а среди тех, кто наиболее подвержен проискам врага, называются творческая интеллигенция и студенчество»[8].
М. Прозуменщиков
«В 60-е приходилось постоянно… решать, с кем ты: с „Новым миром“ или с софроновским „Огоньком“? С Эфросом, изгнанным из „Ленкома“ и гонимым далее по какой-то зловещей инерции, — или с авторами публичных, печатных доносов на него?»[9].
Т. Шах-Азизова
Первый скандал произошел на спектакле в училище. Как только актеры начали исполнять зонг:
Шагают бараны в ряд.
Бьют барабаны.
Шкуру на них дают
Сами бараны,
Сами бараны,
Сами бараны, —
зрители начали топать ногами и кричать: «Повторить… Повторить…». Еще более возбудил публику второй зонг:
Власти ходят по дороге…
Труп какой-то на дороге.
Э! Да это ведь народ!
Ректор училища Б. Захава был в ужасе… В письме постановщику спектакля от 25 октября 1963 года он писал:
«В поставленном Вами спектакле „Добрый человек из Сезуана“ в его первоначальном виде… были, наряду с положительными его сторонами, отмечены серьезные недостатки. Наиболее существенным из них было наличие в спектакле моментов, послуживших поводом для демонстраций в зрительном зале со стороны той его части, которая находит удовольствие в позиции политического скептицизма и фрондерства. ‹…›
Никакие двусмысленности, призванные возбуждать ассоциации с нашей советской действительностью, в этом спектакле совершенно неуместны.
Под моим давлением Вы внесли в спектакль поправки, направленные к устранению указанного недостатка. Однако мое указание на необходимость изъять из спектакля песенку „О власти и народе“, по непонятной для меня причине, встретило с Вашей стороны упорное сопротивление. Считаю, что внесенные в эту песенку дополнительные строки не изменяют существа дела. Поэтому вынужден, пользуясь правами ректора, категорически потребовать от Вас изъятия из спектакля этой песенки. Примите это как официальное мое распоряжение.
Ректор училища, профессор Б. Захава».
«Спектакли Берлинского ансамбля[10], показанные в Москве в 1957 году, в разгар „оттепели“, живо напомнили о Мейерхольде и его новаторских режиссерских приемах: политическая тематика, социальный гротеск, монтаж аттракционов, неожиданный лиризм, знаменитое „остранение“…
Попытки ставить Брехта предпринимались у нас — по следам гастролей Берлинского ансамбля — с самыми добрыми намерениями, но редко были удачными».