Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Дуту смотрел на людей, но глаза его ничего не видели.
Из комнаты на балкон с обнаженным кинжалом в руке выбежал Каха, вслед за ним — Парна.
— Нет, Каха, не здесь! — крикнул Парна и оттолкнул его занесенную над Дуту руку с кинжалом.
Из комнаты донесся пронзительный крик госпожи-матери. Затем запричитали другие женщины.
Парна толкнул Дуту в спину и погнал вперед, на лестницу балкона.
Во дворе еще никто не знал, почему причитали в комнате женщины.
Едва Дуту ступил во двор, как его окружили люди.
— Велик грех твой, Дуту!
— Несчастный
— В черный день родился ты, Дуту!
— Как мог ты задушить своего сына, Дуту! — воскликнула женщина с изрытым оспой лицом и отерла слезу.
— Что ты натворил, ты проклят богом, Дуту!
— Бог не простит тебя, Дуту!
— Ночь не была для меня ночью, а день днем, — сказал Дуту.
— Да он не в своем уме, несчастный, — тихо сказала девушка парню.
— На дереве тебя повесят, несчастный Дуту! На дереве тебя повесит господин!
— С каким лицом предстанешь ты перед господом, Дуту? — сказал тщедушный крестьянин в изношенной бурке.
— Ахавай, Дуту! — воскликнул всадник на вороной неоседланной лошади.
— Господин повесит тебя на дереве, Дуту!
— Ты слышишь, Дуту, господин повесит тебя на дереве!
— «Они пришли, отец, пришли Парна, Кехма и Эхма», — шептал мне Ута, — проговорил Дуту.
Он весь посинел.
— Всякое бывает с человеком, Дуту!
Парень опять ущипнул девушку.
— Давай побежим сейчас в загон, — прошептала она.
Народ все теснее окружал Дуту. А он стоял — посиневший, неподвижный.
— С каким лицом предстанешь ты перед богом, Дуту? — качая головой, говорила женщина в черном.
— Зато христианином умер Ута, — произнес Дуту каким-то мертвенным голосом.
Его била дрожь. Низкорослый крестьянин сбросил с себя протертую до дыр бурку и накинул ее на плечи Дуту.
— Всякое бывает с человеком, Дуту!
В доме рыдали женщины, мужчины били себя по лбу.
— Вай, ахавай, Пэху!
— Вай, ахавай, Пэху!
Все старались подойти поближе к Дуту.
— «Не отдам я тебя, сынок», — успокаивал я Уту, — сказал Дуту.
К крестьянину, сидевшему на вороном коне, подсел низкорослый крестьянин, чтобы лучше видеть Дуту.
— Дверь мне сломали Парна, Кехма и Эхма… — бормотал Дуту.
Люди поглядывали на Кехму и Эхму.
Они стояли у своих лошадей.
— Больше не шептал Ута… — сказал Дуту.
Народ смотрел на Кехму и Эхму.
Ухватившись за поводья, стояли Кехма и Эхма, рыскали глазами по сторонам.
Народ так тесно сомкнул круг около Кехмы и Эхмы, что их не стало видно.
Парна, стоя на балконе, увидел это и вбежал в комнату.
— Почему не позвал ты меня, отец! Что меня, несчастного, усыпило так крепко! — слышались из комнаты причитания Кахи.
— Ой, Пэху! Ой! Пэху! — причитала госпожа-мать.
Голосили и другие женщины…
— Кехма и Эхма разрыли золу в очаге и зажгли лучину… — бормотал Дуту.
— Господин повесит тебя на дереве, несчастный ты, Дуту!
— Хоть христианином умер Ута, — сказал Дуту.
— Ты сын греха, Дуту!
А во двор все шли и шли. Вбегали в ворота, перескакивали через примятый плетень.
— Диду, Пэху! Диду, Пэху! — причитала в комнате
Сверкнула молния, над Уртой прокатился гром.
— Ута не дрожал больше. Глаза его выкатились… — все бормотал Дуту.
Небо разверзлось, хлынул дождь.
Девушка, преследуемая парнем, бежала по переулку. Время от времени она оглядывалась назад: бежит ли за ней парень. «Беги же быстрее, парень! Что тебя сковало, парень!» Парень бежал по следам девушки, а девушка не касалась ногами земли, подол ее платья взлетал выше колен. Парень не сводил глаз с ее длинных голых ног. Загон для скота был тут же, в переулке, девушка остановилась возле него, ей не хватало терпения. Тут парень и настиг ее. Они знали: в хлеву было сухое сено и туда теперь не войдет ни одна живая душа.
1965
Перевод Юрий Нагибина и С.Серебрякова
СИНТУ
Синту видела сквозь щелку в двери, как Чонти снял на балконе с гвоздя саблю и копье, вышел во двор и быстро зашагал по тропинке. Девушка смотрела так, будто хотела остановить его, но он не оглянулся. И вот Синту стоит, опершись голым плечом о косяк двери, и задумчиво глядит вслед Чонти.
«Зря ты сердишься на меня, дорогой! Не виновата я. Не могла же я запретить господину смотреть на меня! Он господин, а я его раба… Какая сила сковала меня? Почему отпустила я Чонти, не побежала за ним? Но я знаю его: стоит ему переступить порог, как он перестанет сердиться…»
Синту смотрит на дорогу, по которой ушел Чонти. Далеко-далеко убегает она и пропадает в знойном мареве. Щурит Синту свои большие глаза, и снова видится ей Чонти. На нем короткая, ладно пригнанная чоха и мягкие сапоги. Через плечо перекинута сложенная вдвое бурка, за поясом — сабля и широкий кинжал, в руке на весу — копье. Все дальше и дальше уходит он своим упругим, размеренным шагом.
Обширный двор перед господским дворцом пуст. Дрожит и тускло мерцает отяжелевший от зноя воздух. И хотя Чонти давно уже скрылся, из глубины амбара, из марани, из пекарни и конюшни, из виноградника и огорода смотрят на тропу десятки глаз: выдержит ли Синту? Когда девушка показалась в темном проеме открытой двери, все взоры тотчас же обратились к ней.
«Нужно догнать его! Я же ни в чем перед ним не виновата: разве закажешь господину глядеть на меня, на то он и господин! Я должна нагнать Чонти! Сбор воинов назначен возле шатра Арзакана…»
Девушка перешагнула через высокий порог, подол ее платья поднялся к колену и снова скользнул вниз.
Синту идет по двору. Люди следят за ней. Вот она поравнялась с дворцом, который высится посреди пустынного двора, гордо вздымая вверх крытую сверкающей черепицей кровлю. Синту бросила быстрый взгляд туда, где в густой тени ореховых деревьев находилось окно Сесирква Липартиани, ее господина. Тяжелый занавес закрывал окно, — Сесирква еще ранним утром отправился к месту сбора воинов. И Чонти ушел туда, он всегда сопровождает господина в походах. Если бы не десятки следящих за нею глаз… Ну и пусть смотрят, пусть думают о ней что угодно!..