Таинственная река
Шрифт:
— И вот, — сказал он ей, когда ему от всего рассказанного стало тесно и душно в небольшой кухне, — я убил Дэйва. Я убил его и схоронил в водах Таинственной реки, а теперь о моем преступлении стало известно, и тяжесть этого преступления усугубляется тем, что он был невиновен.
Вот какие дела я совершил, Анна. Сделанного не переделать. Я думаю, мое место в тюрьме. Я должен признаться в убийстве Дэйва и отправиться в тюрьму, потому что я уверен в том, что мое место именно там. Нет, дорогая моя, так я и сделаю. Тут я лишний. Мне уже нельзя доверять.
Его
Лицо жены было напряженным и неподвижным, как будто она позировала художнику, пишущему ее портрет. Подбородок выдавался вперед, глаза ясные, но непроницаемые.
Джимми вновь услышал через монитор шепот в спальне девочек, звук этот походил на шелест ветра.
Аннабет наклонилась к нему и начала расстегивать пуговицы на его рубашке; Джимми следил, как проворно мелькают ее пальцы над его неподвижным, оцепеневшим телом. Она распахнула рубашку, сдвинула ее до плеч и прижалась ухом к центру его обнаженной груди.
— Я ведь… — начал он.
— Тс-с-с, — прошептала она. — Я хочу послушать, как бьется твое сердце.
Ее руки скользнули ему за спину, обхватили его, а голова еще плотнее прижалась к груди. Она закрыла глаза и едва уловимая улыбка изменила строгое очертание ее губ.
Они замерли на некоторое время в этой позе. Шепот, доносившийся прежде из монитора, сменился ровным дыханием спящих девочек.
Когда она разжала руки и отодвинулась, Джимми все еще чувствовал ее щеку на своей груди, словно какой-то навечно оставленный знак. Она, сев перед ним на пол, смотрела в его лицо, а затем подвинулась ближе к монитору и некоторое время они вместе прислушивались к дыханию спящих дочерей.
— Ты знаешь, что я сказала им, когда укладывала их спать сегодня?
Джимми покачал головой.
— Я сказала им, — полушепотом произнесла Аннабет, — что они должны относиться к тебе особенно хорошо, настолько хорошо, насколько сильно мы любили Кейти. Но ведь ты любил ее еще сильнее. Ты так сильно любил ее потому, что создал ее; растил ее с тех пор, когда она была совсем крошкой, и временами твоя любовь к ней была настолько сильной, что переполняла твое сердце, и оно походило на раздутый воздушный шар, и казалось, что оно вот-вот лопнет от любви к ней.
— Господи, — простонал Джимми.
— Я сказала им, что их папочка любит их так же сильно. А это значит, что наши четыре сердца — это воздушные шары, они раздуты и болят. А твоя любовь сделает так, что мы никогда не должны будем горевать. И Надин спросила: «Никогда?»
— Прошу тебя, — взмолился Джимми и посмотрел на нее такими глазами, как будто лежал под обрушившейся на него глыбой гранита. — Перестань.
Она, не сводя с него взгляда своих спокойных глаз, качнула головой и продолжала:
— Я ответила Надин: «Да, никогда, потому что наш папочка — король, король, а не принц. А короли знают, что нужно делать — даже если это трудно и опасно, — чтобы все было, как надо. Наш папа — король и он сделает…
— Анна…
— …и он сделает все, что он должен сделать для тех, кого он любит. Все ошибаются. Все. Великие люди стараются превозмочь ошибки. В этом все дело. На это их толкает большая любовь. Вот почему наш папа — великий человек».
Джимми посмотрел на жену невидящими глазами и прохрипел:
— Нет.
— Звонила Селеста, — сказала Аннабет, и ее слова как дротики воткнулись Джимми в мозг.
— Не надо…
— Она хотела узнать, где ты был. Она рассказала мне, что поделилась с тобой своими подозрениями относительно Дэйва.
Джимми провел по глазам тыльной стороной ладони и посмотрел на жену таким взглядом, как будто видел ее впервые.
— Она рассказала мне об этом, Джимми, а я подумала, что это за жена, которая рассказывает такое о своем муже? Насколько тупой и бесхарактерной надо быть, чтобы, давным-давно выйдя из школьного возраста, рассказывать подобные сказки? И чего ей взбрендило рассказывать все это тебе? Скажи, Джим? Почему она прибежала именно к тебе?
Кое-что Джимми предполагал — в отношении Селесты у него всегда были некоторые предположения, и особенно в отношении тех взглядов, которыми она временами смотрела на него, — но сейчас он промолчал.
Аннабет усмехнулась, словно прочитала ответ на его лице.
— Я могла бы позвонить тебе по сотовому. Могла бы. Ведь она сообщила мне, о чем рассказала тебе, а я, припомнив, что видела тебя с Вэлом, могла догадаться о том, что у вас за дела, Джимми. Я не такая уж дура.
Да, дурой она не была никогда.
— Но я не позвонила тебе. Я не помешала тому, что случилось.
— Почему? — через силу прохрипел Джимми.
Аннабет, склонив голову на бок, смотрела на него так, словно ответ был ясен без слов. Она стояла и смотрела на него с нескрываемым любопытством, а потом одним махом сбросила с ног туфли. Дернув молнию на джинсах, она опустила их ниже бедер, затем нагнулась и стянула их до лодыжек. Переступив через джинсы, она сняла блузку и лифчик. Подойдя к Джимми, она потянула его со стула, прижалась к нему своим телом и принялась целовать его влажные щеки.
— Они, — прошептала она ему в самое ухо, — слабые.
— Кто они?
— Да все, — ответила она. — Все, кроме нас.
Она стащила рубашку с его плеч, и Джимми вдруг увидел перед собой ее лицо, то самое лицо, в которое он смотрел на берегу Тюремного канала, ту их первую ночь, с которой все и началось. Она тогда спросила, верно ли, что тяга к преступлениям у него в крови, и Джимми убеждал ее в том, что это не так, потому что тогда он думал, что именно такого ответа она и ждала от него. И только сейчас, спустя двенадцать с половиной лет, до него наконец дошло, что она хотела услышать от него правду. Каким бы ни был его ответ, она приняла бы его и приноровилась бы к ситуации. В любом случае она поддержала бы его. И построила бы их жизнь в соответствии с обстоятельствами.