Таинственный доктор
Шрифт:
Ее мучил страх за жизнь царственного любовника, но еще сильнее она страшилась за его сердце; празднества, устроенные в его честь в Вердене, и девы под покрывалом, подносившие ему цветы и сладости, не внушали графине ни малейшего доверия. Порой под покрывалами прячутся уродливые лица, но куда чаще там скрываются лица прелестные. Графиня писала королю письма, исполненные отчаяния.
Весть о поражении короля под Вальми была встречена партией мира с такой же радостью, с каким ужасом была встречена ею весть о капитуляции Вердена. Герцог Брауншвейгский, которому шел шестьдесят восьмой год и который
— А судьба королевской власти, а свобода Людовика XVI! Прийти на помощь царственному собрату для меня дело чести; предав его, я покрою стыдом самого себя.
Однако вести, поступавшие к королю, звучали с каждым днем все безотраднее для союзников: 21 сентября Конвент уничтожил королевскую власть и провозгласил Республику; 24 сентября французам открыла свои ворота столица Савойи Шамбери; 29 сентября ее примеру последовала Ницца: подобно Нилу, Республика выходила из берегов, чтобы умножить плодородие окружающих ее земель.
В последних числах сентября положение коалиционной армии сделалось невыносимым. Австрийский император и русская императрица ожидали Фридриха Вильгельма подле роскошного пиршественного стола, желая сообща проглотить Польшу, а он умирал от голода в собственном военном лагере.
Дюмурье послал ему двенадцать фунтов кофе — все, что было у него самого.
Эти двенадцать фунтов кофе послужили затем главной и, надо сказать, единственной уликой против Дюмурье.
На предложения, сделанные ему парламентерами, Дюмурье тотчас ответил от имени Собрания:
«Французы начнут переговоры с неприятелем лишь после того, как он покинет пределы Франции».
Однако тайные инструкции, привезенные Жаком Мере, были весьма далеки от этой подлинно римской прямоты.
Они гласили следующее:
одержать победу менее громкую, но столь же важную, как и победа при Вальми, не вступая в бой;
не доводить неприятеля до того отчаяния, которое стоило нам поражений при Креси и Пуатье;
выпроводить прусскую армию за пределы Франции со всевозможными воинскими почестями, но во что бы то ни стало выпроводить;
довести до всеобщего сведения, что, оставляя на произвол судьбы Людовика XVI, Фридрих Вильгельм оставляет на произвол судьбы самое королевскую власть; посему не только не препятствовать отступлению пруссаков, но, напротив, всемерно его облегчать.
Наконец 1 октября пруссаки, не в силах долее противостоять болезням и голоду, начали покидать свои позиции.
В этот день они прошли только одно льё; на следующий — ровно столько же; и все-таки, пусть всего лишь на два льё, но они отступили — это было важнее всего!
Тридцатого сентября состоялось свидание Келлермана и герцога Брауншвейсгкого.
Герцог Брауншвейгский разгадал намерения Дюмурье; Келлерман же, обладавший умом менее гибким,
Он желал непременно условиться об основаниях, на которых будет заключен договор между воюющими сторонами.
Герцог Брауншвейгский старался уклониться; он находил, что и без того написал слишком много.
Быть может, даже чересчур много!
— Однако, — настаивал Келлерман, — чем же все это кончится?
— А вот чем, — отвечал герцог Брауншвейгский, — все разойдутся по домам, как гости со свадьбы.
— Не спорю, — соглашался Келлерман. — Но кто оплатит свадебные расходы? На мой взгляд, император, первым напавший на нас, должен в возмещение убытков уступить нам Нидерланды.
— Это не нашего ума дело; об этом пусть толкуют полномочные послы. Назавтра, как мы уже сказали, прусская армия пустилась в обратный путь. Французы вели себя на редкость предупредительно. Только Диллон, не одобрявший подобные способы ведения войны, пару раз чересчур усердно преследовал неприятеля по пятам, за что и поплатился.
Вообще же врагов лелеяли, о них заботились, их подкармливали хлебом и поили вином, чтобы у них достало сил как можно скорее добраться до границы.
Верден был оставлен 14 октября, Лонгви — 22 октября.
Наконец 26 октября последний живой пруссак покинул территорию Франции.
А тридцать пять тысяч мертвецов остались гнить на равнинах Шампани.
XXX. ВЕЧЕР У ТАЛЬМА
Двадцать пятого октября того же года в Пале-Рояле, в театре Варьете, куда Монвель пригласил лучших наших актеров, слегка напуганных началом Революции, отмечался двойной праздник.
Во-первых, любовница Верньо Амели Жюли Кандей играла премьеру своей собственной пьесы «Прекрасная фермерша», где сама же исполняла главную роль, а во-вторых, на представление обещал прибыть герой Вальми — Дюмурье.
После спектакля актеры и актрисы, сочинители и политики намеревались отправиться к Тальма, в его новоприобретенный маленький домик на улице Шантерен, на один из тех вечеров, где танцуют, как на балу, и декламируют стихи, как в изысканном салоне.
Дюмурье прибыл в Париж четыре дня назад вместе с Жаком Мере, в чьем лице нашел человека, бесценного во всех отношениях.
Правда, прямой и проницательный взгляд, который доктор порой устремлял на Дюмурье, словно сомневаясь в его преданности Республике, немного тревожил генерала, однако смутить Дюмурье было не так-то просто; вдобавок факты говорили сами за себя и развеивали любые сомнения.
Дюмурье обвиняли в том, что он обошелся чересчур снисходительно с отступающими пруссаками, однако Жак Мере знал, чей приказ исполнял Дюмурье: ведь приказ этот он сам же ему и передал.
Дюмурье прибыл в Париж якобы для того, чтобы представить министру свой давно взлелеянный план захвата Бельгии, а на самом деле для того, чтобы собственными глазами увидеть положение в столице и оценить его. Уничтожение королевской власти и провозглашение Республики расстроили заветную мечту Дюмурье — возвести на французский престол герцога Шартрского; однако генерал знал, что Франция, в сущности весьма простосердечная, легко впадает в ярость, но так же легко переходит от ненависти к любви.