Таинственный остров(Повести и рассказы)
Шрифт:
Ардатов минуту поколебался, потом, видимо, любопытство превозмогло, — стал читать.
По мере чтения Николай Степанович постепенно бледнел, руки нервно мяли бумагу, лицо выражало целую гамму чувств, преобладающим из которых было страдание, страдание человека, внезапно узнавшего что-то очень страшное, очень большое…
Окончив читать, Ардатов бессильно опустился на стул, выронив обрывок письма на пол… Затем снова поднял и начал перечитывать…
…так и будет, мой маленький Верунчик. Я с наслаждением вспоминаю наше последнее свиданье и с нетерпением жду
На этом письмо оборвалось.
— Боже, Боже!.. — неясно мелькало в голове у Ардатова. — Его Верочка, его чистая святая Верочка, с таким наивным личиком, почти ребенок и… вдруг… «медведь»… Он — медведь!.. «Как ты пишешь»… Значит, она в своем письме называла его так… Она… Она, его Вера, обманывает… и, по-видимому, уже давно… Но с кем же?.. Кто же он?..
Николай Степанович начал перебирать в уме всех знакомых. С чувством острой боли ему вспоминались те незначительные мелочи, на которые он раньше не обращал внимания… Вот, с Семен Ильичем она как-то особенно кокетничала… На Бориса Ивановича на вечере в благородном собрании бросила странный взгляд… Он тогда не придал значения, но теперь… теперь ему все ясно… И однако, как ни напрягал память Николай Степанович, а положительно остановиться ни на ком не мог…
Это было еще тяжелее.
Наконец, грузно поднявшись с кресла, он тяжелым шагом прошел в кабинет.
В душе его как-то все оборвалось… Чувствовалась пустота, бесцельность, ненужность…
Кое-как добравшись до кабинета, Ардатов плотно прикрыл дверь, бросился на кушетку и закрыл глаза. Тишина комнаты, подернутой полумраком от спущенной шторы, еще более усиливала горе, увеличивала и без того тяжелое настроение Ардатова.
Так он просидел минут двадцать, не стараясь да и не будучи в состоянии разобраться в своих переживаниях, все более и более погружаясь в какой-то бесцветный, тягучий, липкий туман…
Случившееся тяжелым кошмаром охватило его… Он ярко сознавал, что случилось… но мозг его не мог примириться с этим, не мог усвоить совершившегося, до того оно казалось ему невозможным…
Представить свою Верочку… Верочку, еще несколько часов тому назад так горячо ласкавшую его, в объятьях другого… того другого, которого он, еще не зная, ненавидел всеми силами своей души.
Ардатов встал с кушетки и прошелся по комнате.
Голова его пылала. В глазах мелькали зеленые круги, которые то увеличивались, то уменьшались, то принимали красноватый оттенок…
Он бессознательно подошел к зеркалу и поправил прическу, потом снова лег на кушетку, но тотчас же поднялся и сел, крепко охватил голову обеими руками. Он напрягал всю свою силу воли, чтобы понять случившееся, чтобы уяснить себе, что произошло, но не мог… Вот, вот он схватит нить, но внезапно мысль ускользала… Мозг, не будучи в состоянии совершить непосильную работу, отвлекался на мелочи…
— Изменила… променяла… на другого… его Верочка!., маленькая Верочка!.. — шепчут губы и в то же время в голову лезет назойливая
— Какой странный изгиб ручки у кресла… Там две полоски… нет, три…
Внезапно он вспомнил жену в вечернем капоте, маленькую, соблазнительную, страстную, и ему захотелось ее, захотелось обнять, прижаться к ней, положить голову ей на грудь и забыть, забыть все, хотелось как, хочется ребенку, испугавшемуся чего-нибудь, спрятаться на груди у няни…
Ему хотелось скрыться, уйти от того страшного, непонятного, которое вдруг насело на него и давило всей тяжестью горя…
Ведь свершилось… факт… она для него теперь чужая… И эта фраза: «твой медведь» жгла его мозг.
Она не только изменяла ему, но и смеялась над ним…
К острой боли поруганного чувства примешивалась боль оскорбленного самолюбия, оскорбленного вдвойне, и фактом измены, тем, что ему предпочли другого, значит, лучшего… и этой обидной фразой: «твой медведь»… Да разве он похож на медведя… Он молод, красив, хорошо сложен, говорят, неглуп… И, наверное, тот… другой… хуже его…
А кошмар все больше и больше овладевал его мозгом, все больше и больше сдавливал голову и резче, отчетливее обрисовывалось на темном беспросветном фоне непонятного сознание, что он никогда… никогда уж не будет ласкать свою Верочку… никогда не будет целовать ее маленькие теплые ручки, сидя вдвоем на этой вот кушетке… никогда не будет чувствовать ее гибкое молодое тело, так жадно всегда шедшее навстречу его ласкам…
Как он теперь встретится с ней, когда она придет домой… что скажет…
Ему хотелось оттянуть это объяснение, хотелось никогда больше не видеться с ней и, вместе с тем, страстно хотелось, чтобы она скорее пришла.
Ардатов чувствовал, знал, что он прав и ему хотелось видеть жену испуганной, униженной, несчастной…
Внезапно, как молния, промелькнула мысль:
— А вдруг она у него… Вдруг, в то время, когда он тут сидит, она ласкает другого… отдается…
И как только ему раньше эта мысль не пришла в голову?
Николай Степанович нервно вскочил с кушетки и бросился к дверям, но тотчас же остановился.
Куда он пойдет?.. Ведь он не знает… не знает ни места, где они встречаются, ни его…
— Боже, как тяжело!.. — вырывалось у Ардатова нудным воплем. — Скорей бы!.. Скорей что-нибудь!..
А что, он сам не знал, не отдавал себе отчета… хотя этого чего-то он ждал… жаждал всей душой…
Еще тяжелее, еще мучительнее становилось от сознания невозможности что-либо сделать, предпринять… Эта бездеятельность давила тяжелым камнем, прижимала книзу и все усилия сбросить тяжесть, прорваться сквозь мрак безысходности не приводили ни к чему.
Голова начала кружиться, холодный пот выступил на лбу… Машинальным движением Ардатов вынул платок, отер лоб и тотчас же, скомкав, разорвал его пополам.
Усилие, приложенное для этого и небольшая физическая боль от сопротивляющейся материи заставили его на минуту было прийти в себя, но только на минуту…
Он огляделся, как будто проснувшись от тяжелого сна, но тотчас же происшедшее еще резче, еще рельефнее представилось ему и еще острее и больнее отозвалось в сердце.
Со стоном Ардатов схватился за грудь и, бросившись ничком на кушетку, застыл в такой позе.