Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой
Шрифт:
Он был взволнован, и его странные глаза блестели, как звезды, и казались еще больше.
– Все они должны угождать мне, – продолжал он. – Я заставлю их взять меня туда и тебе тоже позволю прийти…
Мери крепко сжала руки. Все будет испорчено – все! Дикон никогда больше не придет, и она уж не будет никогда чувствовать себя как птица в безопасном, скрытом гнезде.
– О, не надо… не надо этого делать! – крикнула она.
Он так уставился на нее, как будто думал, что она сошла с ума.
– Почему?! – воскликнул он. – Ведь ты сказала,
– Я хочу, – сказала она почти с рыданием, – но если ты заставишь их отпереть калитку и взять тебя туда, то это уже больше не будет тайной!
Он наклонился вперед.
– Тайна! – сказал он. – Что это значит? Скажи мне!
– Видишь… видишь ли, – начала Мери, тяжело дыша и путаясь, – если никто не знает, а только мы… если бы там была калитка… закрытая плющом… если бы там была… и могли бы ее найти… и мы могли бы пробраться туда… вместе… и затворить калитку… и никто не знал бы… что там кто-нибудь есть… мы бы играли… будто это наш сад, и мы сами птицы, а сад – наше гнездо… мы играли бы там каждый день, и копали бы, и сажали семена, и все ожило бы…
– А разве там все мертво? – перебил он ее.
– Скоро будет… если никто не будет присматривать, – продолжала она. – Цветочные луковицы живы, но розы…
Он снова перебил ее, такой же взволнованный, как и она сама.
– Что такое луковицы? – быстро сказал он.
– Это… лилии и подснежники… Они начинают оживать под землей… и из них выходят зеленые острия… потому что весна идет.
– Весна идет? – повторил он. – Какая она? Когда бываешь болен, то в комнатах вовсе не видишь весны.
– Это когда солнце светит после дождя… и дождь выпадает после солнца… и все тянется вверх и оживает под землей… Если бы сад остался нашей тайной и мы могли бы ходить туда и смотреть, как все растет и сколько там роз… Видишь ли… ведь было бы гораздо лучше, если бы все это была тайна?
Он снова упал на подушки и лежал неподвижно со странным выражением на лице.
– У меня никогда не было тайны, – сказал он, – кроме той, что я не буду жив и не вырасту большой. Они не знают, что я знаю об этом, значит, это тайна… Но эта тайна мне нравится больше.
– Если ты не заставишь их взять тебя в этот сад, – убеждала Мери, – то, может быть… я почти уверена, что когда-нибудь узнаю, как туда забраться. А потом… если доктор велит вынести тебя в кресле… и если ты всегда можешь делать что захочешь, то мы… может быть… нашли бы какого-нибудь мальчика, который бы вез твое кресло… мы пошли бы в сад… одни, и это было бы всегда тайной.
– Это было бы хорошо, – сказал он медленно, мечтательно глядя пред собой. – Я бы примирился со свежим воздухом… в таинственном саду.
– Я тебе расскажу… как, по-моему, там внутри… если бы могли туда войти… Он был заперт так долго, что все там перепуталось…
Колин лежал спокойно и слушал, как Мери рассказывала про вьющиеся розовые кусты, которые цеплялись за деревья, про птиц, которые, вероятно, свили там гнезда, потому что было безопасно. Потом она рассказала ему про малиновку и про старого Бена. Рассказ про птичку так понравился Колину, что он даже улыбнулся.
– Я и не знал, что есть такие птички, – сказал он. – Но когда все время бываешь в комнате, то ничего такого не видишь. А ты столько знаешь… мне все кажется, что ты была там, в этом саду!
Мери не знала, что сказать, и молчала. Колин, очевидно, не ожидал ответа.
– Я тебе покажу кое-что, – сказал он вдруг. – Видишь вон ту розовую шелковую занавеску на стене над камином?
– Вижу, – ответила она.
– Там висит шнурок, – сказал Колин. – Потяни его!
Мери, сильно заинтересованная, встала и отыскала шнурок. Когда она потянула его, шелковая занавеска отодвинулась на своих кольцах; под нею был портрет. Он изображал молодую женщину с улыбающимся лицом. У нее были светлые волосы, перевязанные синей лентой, и смеющиеся, чудные глаза, точь-в-точь как печальные глаза Колина, агатово-серые, казавшиеся вдвое больше, чем были на самом деле, благодаря длинным черным ресницам.
– Это моя мать, – жалобно сказал Колин. – Я не понимаю, почему она умерла. Иногда я ее ненавижу за это!
– Это странно! – чопорно сказала Мери.
– Если бы она была жива, я бы не был всегда болен, – ворчал он. – Я думаю, что я тогда тоже мог бы жить… И мой отец мог бы глядеть на меня… и у меня была бы прямая спина… Задерни занавеску!
Мери исполнила его желание и снова уселась на стул.
– Зачем занавеска задернута? – спросила она.
Он беспокойно задвигался.
– Это я им приказал так… Иногда… я не люблю видеть… как она на меня смотрит. Она слишком много улыбается, а я больной и… жалкий. И потом… ведь она моя, и не хочу, чтобы все ее видели…
Несколько секунд в комнате царило молчание; потом Мери заговорила.
– Что бы сделала миссис Медлок, если бы узнала, что я здесь была? – спросила она.
– Она сделала бы, что я прикажу, – ответил он. – А я сказал бы ей, что я хочу, чтобы ты сюда ходила и разговаривала со мной… каждый день. Я рад, что ты пришла сюда!
– И я тоже! Я буду приходить часто, только… – она нерешительно остановилась, – мне ведь надо будет каждый день искать калитку… этого сада.
– О, да, ты должна… а потом ты мне все расскажешь! – Он несколько минут лежал, точно обдумывая что-то, но потом опять заговорил.
– Я думаю, что ты тоже будешь тайна, – сказал он. – Я им ничего не скажу, пока сами не узнают. Я всегда могу выслать сиделку из комнаты и сказать ей, что я хочу остаться один… Ты знаешь Марту?
– О, да, хорошо знаю! Она ухаживает за мной! – Он кивком головы указал на дверь в коридор.
– Она спит там, в другой комнате. Сиделка вчера ушла ночевать к своей сестре, а когда она уходит, она всегда заставляет Марту ухаживать за мной. Марта тебе скажет, когда прийти сюда.
Мери поняла, почему у Марты был такой смущенный вид, когда она спросила у нее, кто плакал.