Таинство христианской жизни
Шрифт:
За время моей молитвы за мир в пустыне Афона мою личную жажду Бога я мыслил как естественно свойственную всякой душе. Душу же, в ее глубине, я воспринимал прежде всего как ПЕРСОНУ, в которой для меня прежде всего и больше всего отразился образ Предвечного Отца всех нас.
Таким образом во мне создалось устроение духа, по которому я при встрече со всяким человеком, мужчиной или женщиной, воспринимал, главным образом, персональность. Мое внимание к этому незримому внутреннему центру встречаемого лица бывало таким, что почти никогда я не смог бы сказать после, как был одет человек. Но был со мною один странный случай, поразивший меня самого. Я жил во Франции, в Донжоне; пришла ко мне французская дама, адвокат, со своими духовными проблемами. Я и раньше встречался с нею много раз. Мы беседовали два часа. Она должна была возвратиться в Париж на автобусе в пять часов. Просидела у меня до последней минуты. Когда она ушла, чтобы не пропустить этого автобуса, она
Почти вся моя жизнь проходит где-то на далекой периферии мира. Мой дух никак не идет на включение в борьбу людскую. Я действительно не хочу участвовать в кошмарном братоубийстве, в войне за обладание материальными имениями, в жестоком дележе имений. При всей моей болезненной жалости к бедным и униженным я молюсь, по существу, только об одном, чтобы все люди познали Христа как Он есть. При этом познании даже и самые бедные будут сиять от радости любви. Я знаю, о чем я говорю сейчас. Я сам прожил семь лет в пустыне Афона в такой нищете, о которой никто в Европе не может иметь представления. И это были самые блаженные годы моей жизни: Встречал я и богатых, и «сильных» мира сего и не видел на лицах их сияния воскресной радости. Больше того: именно богатых я видел лишенными благодати больше, чем бедных, и в этом смысле они вызывают сожаление.
О, бедные люди; разбитые и замученные безлюбовной жестокостью бессмысленной повседневности; цепляются они за всякое проявление подлинной человечности и готовы пойти на многие жертвы ради встречи с этим, ставшим редким, явлением.
Спросил я однажды одного молодого монаха: «Вот Вы видите, как повсюду в мире страдают люди… Как всякого рода диктаторы и властители насилуют народы, разжигая распри и ненависти между ними… Сколько убийств совершают сии жестокие правители… Они бросают миллионы людей на взаимные убийства, начиная войны… и подобное… Спрошу Вас: если бы у Вас была абсолютная власть над жизнью каждого человека, то что бы Вы сделали в настоящем положении вещей, столь трагическом для всего мира?» Ответ молодого монаха: «Если бы у меня была, как Вы говорите, абсолютная власть над всеми и каждым из людей, то я не посмел бы никуда двинуться. Эта власть связала бы меня по рукам и ногам». Так мы видим и Христа. Миллионы и миллионы людей отпадают от Бога, потому что им кажется, что если бы был Бог, то Он не допустил бы тех страданий, в которых утопает Земля. Видите теперь, как отстоит видение Бога от мыслей людских? По слову пророка Исайи, «как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (55,9). Но Бог в силах спасти каждого страдальца по смерти его; и даже при жизни его, если сам сей страдалец начинает идти путем, указанным Самим Богом. Воистину и совершенно неповинно страдающие встречаются реже, чем мы склонны думать. Но понимать сие мы начинаем только тогда, когда сами стремимся жить в духе евангельском. Мы слишком склонны прощать самих себя за дела, кажущиеся нам малыми, но которые так или иначе ранят наших братьев. Ведь одним отрицательным словом критик иногда может навсегда погубить карьеру человека, все его будущее на Земле. И если мы совершаем подобного рода «убийства» братьев наших, то не лучше ли нам проверить нашу совесть? Путь христианский несравненно универсальнее и величественнее, чем обычно люди мыслят о нем.
Быть монахом составляло для меня дарование, превышавшее мои надежды. Я был глубоко благодарен Промыслу Божиему и не ждал ничего большего. Однако, когда я был призван, неожиданно для меня, к священству, то это новое восполнение моей жизни во Христе едва ли не было еще более драгоценным: вот, я допущен внутрь алтаря осязать и созерцать великое таинство Литургии, которую я переживал как Божественный Акт Десятилетиями я ношу сию драгоценность в сердце моем, и, как всегда, мой ум останавливается, бессильный говорить или писать о ней.
Литургия моментами захватывает всего меня. В ней я поставлен более близко, чем раньше, к Гефсиманской мироискупительной молитве; более тесным образом к голгофской смерти Христа; к его схождению во ад; к Его воскресению и вознесению. Сошествие Святого Духа на апостолов и на всю Церковь стало как бы ощутительнее через призывание Святого Духа на Святые Дары (эпиклез). Литургия с проскомидией вовлекают дух вглубь всех веков, к началу человечества, к Первочеловеку Адаму, трагически падшему. Литургия ставит меня лицом к ожидаемому со страхом концу истории сего мира, Страшному Суду. Составлена святыми отцами Литургия таким образом, что я духом все время нахожусь в движении между Богом и жизнью человечества во времени и в пространстве. Повторение сего служения впечатлевается в сознании в своей божественной универсальности, вынуждая и сердце, и ум расширяться до беспредельности. Дух наш воспитывается и увлекается в космическое созерцание; в своем стремлении действительно вместить в сердце безмерность сего священнодействия немощь наша исцеляется содействием благодати.
Великое дело, но недоступное тому, кто «от нижних» (Ин.8:23), — включиться в святую жизнь Самого Христа, носить в себе любовь Божию, сошедшую в наш мир в непостижимом для нас уничижении. Почти полвека вхожу я в алтарь для совершения сего таинства, приготовляясь к нему, размышляя о нем, и не было случая, чтобы я достиг Литургию в той силе, в которой в какие-то моменты было дано моему уму предвосхитить ее. Я ни разу не удостоился подняться духом до того состояния, которое приближалось каким-то краем своим ко мне во время ли самой Литургии или моего приготовления к ней.
Я говорю о «приближении» ко мне того, что давало духу моему как-то предвосхитить совершенство. Молитва литургическая — молитва всеобъемлющая, космическая. Она носит в себе всю длительность временных веков; превосходит эту длительность ощущением вечности; сострадание Христовой любви при молитве о мире всего мира, страждущем непрерывно, ведет дух за пределы того, что доступно психике и телу… Нет, я не способен писать о сем великом таинстве: оно слишком превосходит человека. И нет слов выразить восторг пред Христом.
Апостол Петр в Гефсиманскую ночь в избытке преданной любви с уверенностью говорил Христу: «Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь» (Мф.26:33). Да, «дух бодр, но плоть немощна» (Мф.26:41): «Петр сидел вне на дворе. И подошла к нему одна служанка и сказала: „И ты был с Иисусом Галилеянином». Но он ОТРЕКСЯ перед всеми: „Не знаю, что ты говоришь«», и затем повторил еще дважды свое отречение. «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: „Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня». И, вышел вон, плакал горько» (Мф.26:6970, 75). По Евангелию от Иоанна мы знаем, что Господь, по воскресении Своем, простил Петру его слабость и восстановил его в достоинстве апостола; но сам Петр, по преданию, не забыл своего греха и всю жизнь не без слез вспоминал о своем падении. И это смирение дало ему возможность не возгордиться, когда через него совершались многие чудеса.
Иногда падения наши нужны нам, чтобы в смирении раскаяния иметь силу воспринять большее благословение. Такие падения можно назвать «промыслительными». Бог покидает нас на некоторое время, а без Него мы становимся ничтожными, безумными, не способными ни на что, достойное Его. Весь смысл нашего подвига в том, чтобы воспринять Бога в себя, жить Его жизнью по дару свыше. Говорю теперь об этом, чтобы от Петра перейти к самому себе, не на уровне Петра, а на моем низком уровне, что если бы я не пережил моего действительного падения, длительного и упорного, то никогда бы я не возмог познать НЕСРАВНЕННОГО ХРИСТА. Все, что чуждается Господа, устраняется от него, — все теперь в моих глазах является совершенным ничтожеством. И опять не на уровне апостола Павла, но на моем низком уровне, однако до некоторой степени аналогичном ему, я вспоминаю и понимаю слова его: «Христос умерший, но и, больше того — воскресший: Он и одесную Бога, Он же ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: „за Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, (обреченных) на заклание». Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Я уверился, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (ср.: Рим.8:3439).
К любви Божией влечет нас Тот, Кто Свои руки распростер на Кресте. Но на пути к ней встречаемся мы с гордым насильником, князем мира сего. Сей князь отпал от Света Истины, но ум его по природе своей — космический. «Ум с умом борется… наш ум — с умом врага», — говорил Старец Силуан. Сами мы не в силах победить врага, но, следуя за Христом, — можем и мы. «Сам Отец любит вас, потому что вы возлюбили Меня и уверовали, что я исшел от Бога. Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу… Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир»(Ин.16:2728, 33). Нам предлежит великая брань, чтобы победить «космос» (по-русски «мир»). Победители во Христе становятся сверхкосмическими. Сопротивный представит нам свои «глубины и высоты», великолепие своих переживаний, например, славы или власти над братьями, величие и услаждение земными богатствами; свои созерцания сверхбытийного Абсолюта. И если мы отказываемся, он подвергнет нас и болезням, и нищете, и гонениям, и страху даже до смерти. Дерзаю действительно сказать, что христианину раскрываются бездны мироздания глубже, чем кому бы то ни было иному; что возводится он в область Света, неприступного для избравших иные пути (ср.: 1Кор.2:1516).