Таинство
Шрифт:
— Ну?
— Видишь открытую площадку?
— Да.
— Неси меня туда. Дом там.
— Я ничего не вижу.
— Он умеет скрываться из вида. Но он там. Поверь мне. И ждет нас.
XII
Звук обрушения был слышен в Домусе Мунди, но Уилл не обратил на него внимания: он был захвачен масштабом зрелища, которое разворачивалось прямо перед ним. Точнее, над ним. Потому что именно там решил обустроить свой дом Жерар Рукенау, сатир-проповедник собственной персоной. Это довольно просторное помещение вдоль и поперек пересекали канаты и платформы,
Из точки футах в сорока над головой Уилла, у вершины плетеного камина, донесся голос Рукенау:
— Скажи, Теодор, кого ты ко мне привел?
Голос показался Уиллу музыкальнее, чем когда Рукенау звал их. Его действительно одолевало любопытство: что за незнакомец появился в его владениях?
— Его зовут Уилл, — сказал Тед.
— Это я уже слышал, — заметил Рукенау. — И он ненавидит, когда его зовут Уильям. Что вполне разумно. Но еще я слышал, что ты ищешь меня, Уилл, и это меня интересует гораздо больше. Как получилось, что ты ищешь человека, который так долго жил вдали от людей?
— Остались еще несколько человек, которые говорят о тебе, — сказал Уилл, глядя в скрывающиеся во мраке высоты.
— Ты не должен этого делать, — шепнул Тед. — Голову надо держать склоненной.
Уилл не послушал совета и продолжал смотреть вверх, на переплетение канатов. И был вознагражден. Рукенау начал спускаться через многочисленные наслоения своего висячего мира, словно канатоходец, ступая с одного ненадежного насеста на другой. При этом он продолжал говорить:
— Скажи-ка, Уилл, тебе известны мужчина и женщина, которые производят этот шум за моими стенами?
— А там есть какой-то мужчина? — спросил Уилл.
— О да, есть.
Уилл знал, что к Дому может прийти только один мужчина, и молил Бога, чтобы Фрэнни убралась с его пути.
— Да, мне они известны, — ответил он Рукенау. — Но кажется, ты знаешь их лучше.
— Возможно. Хотя выгнал их отсюда довольно давно.
— Не скажешь, почему ты это сделал?
— Потому что он не вернул мне моего Томаса.
— Томаса Симеона?
Рукенау приостановился.
— Ай-ай-ай, — сказал он. — Тебе и в самом деле кое-что известно обо мне?
— Хотелось бы узнать побольше.
— Томас в конце концов ко мне вернулся. Ты это знаешь?
— После смерти, —
Это была всего лишь догадка, основанная на рассуждениях Двайер. Но если ему удастся выдать себя за человека осведомленного, думал Уилл, возможно, получится вызвать Рукенау на откровенность. И похоже, Двайер была права в своих выводах, потому что Рукенау вздохнул.
— Да, он и правда вернулся ко мне мертвецом. Думаю, жизнь отчасти покинула меня, когда его положили среди камней. У него в мизинце было больше Божьей благодати, чем есть во всем моем существе. Или когда-то было.
После молчания, во время которого Уилл, по-видимому, должен был обдумать услышанное, Рукенау продолжил спуск. Уилл пристально его разглядывал. Он увидел одеяния, которые когда-то были элегантными, но теперь, как и все в Доме, покрылись коркой грязи. Только лицо и руки были бледны, но какой-то нездешней бледностью, делавшей его похожим на бескровную куклу. Однако двигался он уверенно и со зловещей грацией, поэтому Уилл не мог оторвать взгляд, несмотря на его непрезентабельный вид и неестественную белизну лица.
— Скажи-ка мне, — проговорил Рукенау, спускаясь, — откуда ты знаешь этих людей?
— Ты называешь их нилотиками.
— Почти. Но не совсем, — сказал Рукенау и снова помедлил.
Теперь он был футах в десяти над головой Уилла, на сплетенной из веток платформе. Рукенау присел на корточки и стал разглядывать гостя сквозь плетенку, словно рыбак — свой улов.
— Я думаю, что ты, несмотря на всю твою проницательность, не до конца понял их природу.
— Ты прав, — сказал Уилл. — Для этого я и пришел сюда. Чтобы выяснить.
Рукенау подался вперед еще немного, отодвинув в сторону покрытые коркой грязи канаты, чтобы лучше видеть собеседника, — благодаря этому и Уилл смог разглядеть его. Не только зловещие движения придавали ему сходство со змеей. Кожа отливала каким-то лотовым блеском. И полное отсутствие волос. У Рукенау не было ни бровей, ни ресниц, ни малейшего намека на щетину на щеках и подбородке. Если это кожное заболевание, то никаких неудобств Рукенау, похоже, не испытывал. Напротив, всем своим видом излучал здоровье: глаза светились, зубы сверкали необыкновенной белизной.
— Так ты пришел сюда из любопытства? — спросил он.
— Частично да.
— И из-за чего еще?
— Роза… умирает.
— Сомневаюсь.
— Умирает. Клянусь тебе.
— А самец? Джекоб? Он тоже болеет?
— Не так, как Роза, но да… болен.
— Тогда, — Рукенау задумался на мгновение, — мы, пожалуй, продолжим этот разговор без молодого Теодора. Пойди, мой мальчик, принеси мне что-нибудь подкрепиться.
— Слушаюсь, сэр, — затравленно ответил Тед.
— Постой, — сказал Уилл, схватив его за руку и снова повернувшись к Рукенау. — Тед хочет попросить тебя кое о чем.
— Да-да, его жена… — устало сказал Рукенау. — Я слышу, как ты денно и нощно рыдаешь из-за нее. Но к сожалению, ничем не могу тебе помочь. Она больше не хочет тебя видеть. Вот тебе и весь сказ. Не принимай это слишком близко к сердцу. Она стала рабыней этого треклятого места.
— Так тебе здесь не нравится? — спросил Уилл.
— Нравится? — переспросил Рукенау, и маска вежливости исчезла с его лица. — Это моя тюрьма, Уилл. Ты это понимаешь? Мое чистилище. Нет, вернее сказать, мой ад.