Таис Афинская
Шрифт:
Таис и Эрис, аккомпанируя себе на систре и китаре, распевали на носу корабля самые разные песни: эллинские – печальные и мелодичные: тягучие и заунывные персидские; отрывистые, резкие финикийские и египетские; пели песни либийских пиратов с дикими выкриками и присвистом, вызывая великий восторг моряков и беся кормчего, потому что мореходы становились невнимательными.
Таис уединялась для игр и разговоров с дочерью в укромном месте – между задней надстройкой и краем палубы, огороженным тростниковыми плетенками от ветра и брызг. В одну из таких задушевных бесед маленькая Ирана ошеломила Таис мечтой сделаться гетерой. С наивностью детства Ирана рассказывала о богатых подарках, которые получают гетеры, о пирах с музыкой и танцами, о поклонении мужчин, поверженных к ногам гетеры одним взглядом ее.
Чем
Разгневанная Таис поняла, с чьих слов говорила девочка, но сдержалась и стала терпеливо объяснять дочери, что ей наговорили сказок: в жизни, чем бы ни занимался человек, а особенно женщина, все происходит не так легко и безоблачно.
– Нам, женам, не так много путей в жизни дано богами, – тихо говорила она дочери, гладя ее прямые каштановые волосы и заглядывая в серьезные карие глаза, – поэтому каждая дорога должна избираться тщательно. Необходимо знать и взвесить все способности, данные нам богами, и возможности их улучшения. Путь гетеры – один из самых трудных. Он подобен жизни художника, музыканта, архитектора. Кто из мужей будет настолько глуп, чтобы сделаться музыкантом, не имея слуха? А девушки часто думают, будто очарование юности, мелодичный смех и легкость походки – средства, уже достаточные для достижения успеха. Нет, неверно. Год, другой, а потом все кончается свинскою жизнью в попойках с грубыми, скотоподобными чужаками в портовых трущобах. Если даже ты обладаешь совершенным телом, красивым лицом, великолепными волосами, некоторыми способностями певицы и танцовщицы – всего этого достаточно лишь для подневольной актрисы, нередко награждаемой ударами руководителя труппы. Но чтобы стать хорошей гетерой, кроме внешности и грации, ты должна иметь выдающуюся память, читать на трех наречиях [28] , любить и помнить историю, знать основы философских учений. Тогда ты будешь говорить с поэтами и философами как равная и возвысишься над мужами менее одаренными. И этого мало! Ты должна обладать непогрешимым вкусом в одеяниях, понимать искусство скульптуры, живописи, может быть, рисовать сама. Ты должна распознавать людей с первого взгляда, подчинять мужей, не насилуя их воли, быть хозяйкой на симпосионах. Еще ты должна увлекаться атлетикой, такой, в которой сможешь соперничать с мужами. Я, например, считаюсь хорошей.
28
Имеются в виду наречия древнегреческого языка, довольно заметно отличавшиеся друг от друга.
– Не знаю, у кого будут слезы, – ответила Таис, дуя на пальцы, – такая крепкая девчонка! А теперь, моя милая Эрис, займемся тобой.
– Ты сегодня царствуешь, о львица, – пошутила Эрис, с некоторой опаской поглядывая на подругу.
– В львицу сейчас превратишься ты, – пообещала Таис и повела подругу в свою каморку, дверью выходившую на рулевой помост, а не в кормовое помещение, оборудованное на время плавания для женщин.
– Стань передо мной и держи зеркало. Нет, не так, поверни к себе! Закрой глаза!
Эрис повиновалась, зная любовь Таис к неожиданным и всегда занятным выходкам.
Таис достала тщательно запрятанную коробку чеканного серебра, извлекла диадему в виде двух змей, сплетенных из проволоки зеленого золота. Головы пресмыкающихся, расширенные, как у Нага в храме Эриду, расходились наперекрест, и каждая держала в разинутой пасти шарик сардоникса – полосатого, белого с черным агата. Афинянка надела украшение на голову Эрис. Оно пришлось впору – и не мудрено. Его сделали по заказу Таис лучшие мастера Александрии за три дня. У них вместо диадемы или стефане получилась корона некой эфиопской царевны.
– Теперь смотри!
Эрис не сдержала возгласа удивления.
– Я велела глаза сделать сапфировыми, в цвет твоих, а не из рубина, как на амулетах еврейских красавиц, – сказала довольная Таис.
Диадема удивительно шла к черным волосам и темно-бронзовой коже подруги.
– Это мне? Для чего?
– Я подумала об
– Я не сниму его! Этот знак отличия драгоценнее всякого другого!
– Хорошо, только надевай наверх вот это. – Таис достала из шкатулки и застегнула на шее Эрис ожерелье из небесно-голубых бериллов.
– Ты отдаешь мне дар главной жрицы Кибелы? – воскликнула Эрис.
– Пока ты носишь его, никто не усомнится в твоем положении. Это истинно царская вещь!..
Наконец настал момент, когда приблизился Кипр. Афинянка прижала руки к груди – признак особенного волнения. Корабль подходил к родному уголку Внутреннего моря, пусть удаленному, но похожему на все другие острова Эллады. После стольких лет, проведенных в чужих странах, наступил час свидания с родиной. Вершина Олимпа Трехзубчатого, обычно скрытая за облаками, выступила четко над синей дымкой покрытых дремучими лесами гор. По распоряжению Таис начальник корабля не пошел в многолюдный Патос, а обогнул Северный мыс и вошел в Золотой Залив, где находились владения друзей афинянки.
Лучезарный воздух, лазурная бухта, амфитеатром врезанная в пурпурные холмы, переносили Таис в родную Аттику. Каменная пристань, белая дорога в гору, на уступах которой расположились окрашенные розоватой глиной домики под кипарисами, платанами и раскидистыми соснами. Чистая струйка источника, падавшего с высоты в плоский бассейн на берегу, разбиваясь в мелкие капли. Выше домов шли полосы темной зелени миртовых зарослей, испещренных белыми цветами, признаком жаркой половины лета. Неповторимый аромат морского берега в солнечный летний день будил детские воспоминания о жизни в аттическом селении под нежной опекой взрослых. И Таис, отправив назад корабль с благодарственной запиской Птолемею, как бы окунулась в детство.
Каждый день вместе с Ираной, ее няней и Эрис они уплывали на западную сторону бухты, защищенную длинным мысом, вползавшим в море, будто хребет дракона. Купались до изнеможения, лазали на скалы, жевали любимые в детстве сладкие коричневые рожки и обстреливали друг друга их твердыми, с металлическим отливом зернами. У друзей Таис оказалась целая стайка девчонок от восьми до двенадцати – свои дочери и племянницы, дети слуг и рабов. По стародавним обычаям они все играли вместе: бешено носились в пятнашки, плели венки и плясали неистовые танцы, опоясанные гирляндами, под знойным солнцем или, совсем нагими, под яркой луной; ныряли, пытаясь найти уголок с уцелевшими от ловцов кустиками кроваво-красного коралла. Или в ночи полнолуния соревновались, кто дальше заплывет по лунной серебряной дорожке с чашей в руке, чтобы совершить возлияние Тетис, Посейдону и Гекате.
Таис и Эрис принимали участие в этих забавах, будто тринадцатилетние – таинственный возраст, когда в телах девочек наступало равновесие в развитии всех сторон и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и бессознательного понимания судьбы, когда крепнут связи с Великой Матерью, Артемис и Афродитой.
Иногда Таис и Эрис брали небольших, но крепких лошадок кипрской породы, хорошо лазавших по горам. После гибели Боанергоса афинянка больше не хотела приобретать собственного коня. Или, как некогда в Экбатане с Гесионой, поднимались пешком в горы по крутым тропам, выбирали сильно выступающую скалу, нависшую в воздухе на страшной высоте, и располагались на ней.
Эрис высота опьяняла. Сверкая глазами, запрокидывая голову, черная жрица пела странные песни на неизвестном ей самой языке, выученные в раннем детстве в храме, а может быть, еще раньше на забытой теперь родите. Без конца и начала тянулась печальная мелодия, и вдруг вспыхивали созвучия слов, полные страсти и гнева, и возносились в ясное небо, как вопль о справедливости. Ноздри у Эрис раздувались, сверкали зубы, дико темнели глаза. Внутри Таис все начинало отвечать этому порыву. От колдовской песни хотелось встать на край утеса, широко раскинуть руки и броситься вниз, в темную зелень прибрежных лесов, отсюда казавшуюся мшистым покрывалом.