Так было. Размышления о минувшем
Шрифт:
На формирование моего сознания, несомненно, оказала влияние та социальная среда, из которой я вышел. Наша деревня расположена в двух километрах от Алавердского меднохимического комбината – старейшего предприятия среди действующих медеплавильных и медеэлектролитных заводов страны. В 1970 г. ему исполнилось 200 лет.
В 1801 г. район этого завода перешел из подчинения Персии в состав России. Тогда же с Урала туда прибыли специалисты, которые взамен «азиатского способа» выплавки меди внедрили свой, более передовой метод. В 1888 г. завод с рудником был отдан в концессию французской акционерной компании. Он производил 3800 т меди в год, что составляло 1/4 часть выплавки меди всей России.
Отец мой работал на этом заводе плотником, а старший брат Ерванд молотобойцем. Одно время наша семья жила в бараке на территории завода, занимая одну комнату. В других комнатах барака на нарах спало по 5–6 человек. Еще ребенком я видел, как плохо жили рабочие завода, какими измученными возвращались они домой после непосильного 12-часового рабочего дня. Я не могу забыть и того, как мой старший брат поднимался на крутую гору в деревню после работы. Обессиленный, буквально валился на койку, чтобы отдышаться. А с рассветом он был снова на ногах и шел на работу.
На заводе, в невероятно трудных условиях, работало около трех тысяч человек, в том числе около тысячи иностранных рабочих – выходцев из Северного Ирана, которых использовали на самой черной работе. Шахтерами, как правило, работали греки, жившие вблизи шахты в деревне. Состав рабочих был многонациональный. Но никаких межнациональных распрей не было. Рабочие в подавляющем большинстве своем были безграмотными.
Контрастом нищенскому существованию рабочих была роскошная жизнь представителей высшей администрации. Они занимали хорошие дома с теннисными кортами (тогда я и увидел их впервые). Жены инженеров разъезжали на прекрасных лошадях. Инженеры и высшая администрация завода человек пятнадцать – были французы. Конторскими служащими были армяне, русские и другие.
Обо всем, что я видел, я рассказывал товарищам по семинарии. Искал объяснения существующему и в книгах, особенно по революционной истории.
Как-то я увидел у одноклассника одну из книг многотомной «Истории Рима» Моммзена и заинтересовался ею и трудами по истории. Книга Жана Жореса «История Великой французской революции» захватила меня. Я выписывал в отдельную тетрадку все важнейшие факты, даты, по нескольку раз перечитывал эти свои записи и в конце концов запомнил их наизусть. Французская революция оставила в моем сознании неизгладимый след острыми событиями и в особенности яркими фигурами своих вдохновителей и вождей – Марата, Дантона, Робеспьера и других. Я буквально ими бредил.
Позднее ко мне попал первый том сочинений Д.И. Писарева. После этого я, что называется, залпом прочел все четыре тома его сочинений. В формировании моего мировоззрения Писарев сыграл большую роль. Я почувствовал, как многое для меня прояснилось; я как бы очистился от многих старых предрассудков. Появилась большая уверенность в себе, стало вырабатываться чувство критического подхода ко многим явлениям действительности. Одним словом, Д.И. Писарев заставил меня повзрослеть. Книги В.Г. Белинского и Н.А. Добролюбова возбудили огромный интерес к русской классической литературе и помогли преодолеть сложившийся у меня тогда неправильный взгляд на художественную литературу. До этого я любил читать главным образом исторические книги, считая, что только в них отображены подлинные факты, события и люди. Художественная литература интересовала меня мало. Знакомство же с произведениями Белинского и Добролюбова раскрыло мне глаза на многое.
Я с жадностью стал читать романы И.С. Тургенева и И.А. Гончарова. «Накануне», «Рудин», «Обломов» были проглочены мною мгновенно. Потом пришло знакомство с книгами Льва Толстого. Огромное впечатление произвели на меня «Воскресение», «Хаджи-Мурат», «Хозяин и работник». Помню, с каким волнением читал я «Овод» Э. Войнич! После «Овода» я познакомился с романом Н.Г. Чернышевского «Что делать?». Чернышевский привел меня к сочинениям Фурье, Томаса Мора, Сен-Симона и Роберта Оуэна. Конечно, многое в их работах я воспринимал еще очень наивно, упрощенно, но читал книги великих утопистов с захватывающим интересом. Большой интерес вызвала книга Вересаева «Записки врача». С увлечением читал Гаршина.
Видимо, я еще не способен был чувствовать музыку русского стиха, и Пушкин понравился мне тогда не своей бессмертной поэзией, а прежде всего прозой. Я с упоением зачитывался «Историей Пугачевского бунта», «Капитанской дочкой», «Дубровским». Из иностранной литературы читал Диккенса, Джека Лондона, Виктора Гюго, Александра Дюма, Ибсена и хорошо запомнил «Разбойников» Шиллера.
В 1911–1912 гг. и до нашей семинарии докатилась революционная волна, вызванная новым подъемом рабочего движения. Помню, как много всяких разговоров было среди учащихся старших классов о разных политических партиях! Были эти разговоры, конечно, и среди моих одноклассников. Мы спорили между собой и в конце концов решили, что, для того чтобы не допустить ошибки в выборе, к какой партии примкнуть, нам нужно самим самостоятельно изучить необходимую революционную литературу. Для этой цели мы образовали политический кружок. Не помню точно, по чьему совету мы решили начать с изучения книги Каутского «Экономическое учение Карла Маркса».
Собирались мы, шесть человек, регулярно в течение всего 1912/13 учебного года. Главу за главой прочитали всю книгу Каутского, попутно обсуждая, кто как что понял.
В следующем учебном году кружок наш расширился до 14 человек: мы приняли небольшую группу учеников из младшего класса, а кроме того, ребят из другого литературного кружка. Пришлось повторить изучение экономической теории Маркса, но уже по книге Богданова. Параллельно мы, «старики», читали и другую марксистскую литературу – книгу Бебеля «Женщина и социализм» и Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю».
Как-то до нас дошли слухи, что кружки, подобные нашему, организованы в некоторых тифлисских гимназиях, коммерческом училище, где обучались на русском языке представители разных национальностей, а также в дворянской гимназии, где учились преимущественно грузины. Мы решили установить связь с ними, и весной 1914 г. состоялось первое заседание представителей всех этих кружков – по одному от каждого. Заседание проходило на квартире гимназистки Люси Люсиновой – впоследствии московской студентки-коммунистки, геройски погибшей на октябрьских баррикадах в Москве и похороненной у Кремлевской стены.
Люся играла на этом собрании очень активную роль. Это была умная, начитанная, теоретически достаточно подготовленная девушка, к тому же обладавшая красивой внешностью и обаянием. Мне она тогда очень понравилась.
В ту весну 1914 г. в моих руках оказалась книга Н. Ильина «Развитие капитализма в России». Произошло это при таких обстоятельствах. Как-то я зашел на квартиру к своему дальнему родственнику, Данушу Шавердяну, работавшему в Тифлисе присяжным поверенным (и, как я узнал немного позднее, состоявшему в подпольной большевистской организации).