Так было
Шрифт:
Только спросил:
— Ты туфли какой размер носишь?
— Тридцать шестой, а что?
Он не ответил. Остановил лошадь против окон райторга. Выскочил из ходка и прямо в кабинет Федулина. Прикрыв дверь, вплотную подошел к столу.
— Слушай, Федулин. Никогда тебя ни о чем не просил и не попрошу. Но сейчас, сию минуту мне нужны сапоги или женские ботинки тридцать шестого размера и какая ни на есть фуфайка. Молчи. Не спорь. Не для себя прошу, не для матери. Видишь, в чем человек в командировку ездит? — кивнул на окно,
— Постой, постой. Да это же наша артистка. Из Ленинграда которая…
— Понял? Ну и хорошо. Теперь давай команду кому следует, только не вздумай отказать…
Федулин многозначительно мдакнул, почесал редкую рыжую макушку и потянулся к телефонному аппарату.
Пока он дозвонился до базы, пока ждал, когда подойдет к телефону какой-то Фомич, и уговаривал его отыскать одни кирзовые сапожишки, Синельников стоял не шевелясь. Наконец Федулин поблагодарил невидимого Фомича за услугу, сказал, что за сапогами сейчас зайдет секретарь райкома комсомола, и повесил трубку.
— Сколько все это стоит?
— Так. Сапоги сто двадцать и фуфайка, наверное, столько же. Бери двести пятьдесят рублей. Ну и магарыч, по военному времени хотя бы поллитровку, — хохотнул Федулин.
Степан тут же позвонил в райком комсомола.
— Фрося, — сказал он заведующей учетом. — Возьми двести пятьдесят рублей и беги на базу райторга. Я сейчас подъеду.
Сказал Федулину «спасибо», пожал ему руку и вылетел из кабинета. Легко вскочил на облучок, хлестнул лошадь.
— Завезите меня, пожалуйста, домой, — попросила Зоя.
— Сейчас, — пробурчал Степан, направляя лошадь к базе.
Дождь перестал. Небо посветлело. Вымытые деревья засверкали яркой зеленью.
Зоя долго отказывалась взять сапоги и фуфайку.
— Не ерунди, — сердито прикрикнул Степан. — Это тебе по ордеру выдали. Спроси сама у Федулина.
— А деньги?
— Когда будут, отдашь.
— Я отдам сегодня же. Сколько?
Он укоризненно посмотрел на нее, покачал головой.
— Эх, Зоя. А еще ленинградка… Сейчас завезу тебя домой. Помойся, обсохни, перекуси. После обеда заеду и довезу до «Новой жизни». Мне все равно по пути.
— Спасибо, — прошептала она, слезая у Дома культуры.
С первых дней войны малышенский Дом культуры превратился в пересыльный пункт. Кто только не побывал в его стенах! А поздней осенью сорок второго года его заняли эвакуированные ленинградцы. Это были последние, кому удалось выскочить из смертельного кольца блокады. Они приехали налегке, с маленькими узелками и чемоданчиками. Все ценное, что им впопыхах удалось захватить с собой, они проели за долгий путь. Они не рядились на привокзальных базарчиках. Без сожаления отдавали любую вещь за буханку хлеба, кринку молока, котелок горячей картошки.
Не все добрались до места назначения. Многих по дороге схоронили или полуживых от дистрофии сняли с эшелона.
А те, что доехали до Малышенки, шумным цыганским табором разместились в Доме культуры. В основном это были люди умственного труда. В них Сибирь нуждалась всегда, а теперь тем паче. За несколько дней ленинградцы разъехались по деревням. Сибиряки потеснились, по-братски разделив с эвакуированными и хлеб, и кров.
Дом культуры опустел. Только в гримировочной комнате, за перегородкой, сколоченной из старых декораций, осталась жить семья Козловых. Две женщины. Немолодая, худощавая, с задумчивым лицом и пугливым взглядом Мария Александровна и с ней дочь Зоя.
Первыми о Козловых зимой узнали драмкружковцы. Они собрались, чтобы почитать новую пьесу. Расселись на сцене да холод прогнал их оттуда.
— Айда в гримерную, — скомандовал Синельников, и через минуту шумная ватага молодежи ворвалась в гримировочную комнату.
— О, братцы, да здесь благодать. Жара, как в Крыму! — воскликнул Борька Лазарев и прошелся по кругу, выбивая дробь.
— Испей холодной водицы, Боря, охладись, — сверкнула озорной улыбкой Аня Таран, снимая с головы пуховую шаль.
Все разделись, свалив в кучу пальто, полушубки. Степан одернул гимнастерку, поправил ремень.
— Ну, что, друзья, за дело. Уже половина девятого. Давайте начинать.
Кружковцы расселись вокруг длинного стола.
— Итак, новая пьеса называется «Синий платочек». Неплохо. Начнем читать? — обратился Степан к товарищам.
В это время в углу фанерной перегородки отворилась узенькая дверка. Из нее вышла невысокая светловолосая девушка. Окинула собравшихся взглядом, улыбнулась одними глазами.
— Добрый вечер, товарищи.
Степан слышал, что в Доме культуры остался кто-то из ленинградцев, но позабыл об этом и сейчас был изумлен не меньше товарищей. Все же он первым оправился от неожиданности. Вскочил, подбежал к незнакомке.
— Рад познакомиться с вами. Степан Синельников.
Она легонько пожала его протянутую руку.
— Зоя.
— Вот уж не думал, что вы скрываетесь за этими антресолями. — Степан кивнул на перегородку.
Губы девушки дрогнули. Лукавая улыбка разлилась по лицу, на подбородке четко обозначилась глубокая ямочка.
— Да, здесь мы живем. Только, по-моему, это сооружение называется переборкой, а не антресолями.
— Может быть, — Степан смущенно хмыкнул. — Знакомьтесь с нашими ребятами.
Их окружили. Каждый, пожав Зое руку, назвал себя.
— Можно, я посижу с вами, послушаю? — спросила Зоя.
— Пожалуйста, — откликнулся Степан.
Снова все расселись вокруг стола. Аня Таран придвинула к себе единственную лампочку с растрескавшимся стеклом и начала читать пьесу.
О Зое скоро позабыли. И она ничем не напомнила о себе. Но когда стали обсуждать программу завтрашнего концерта, она вдруг сказала: