Так долго не живут (Золото для корсиканца)
Шрифт:
Он болтал-болтал и осёкся. В самом деле, зачем те двое подошли к Капочке? Грабить? Смешно. Да и не взяли ничего. Зачем убили? Если узнать хотели что-то, то почему не пошли прямо к Анне Венедиктовне, такой болтушке, а пришли к недоверчивой Капочке? Так-так-так! Спешит убийца (ведь через день после смерти Сентюрина полез Ленина громить!), не захотел ждать, когда Анна Венедиктовна соизволит прогуляться. Капочка-то к ней каждый день бегала. И с Угольком гуляла. А что, если убийца, он же охотник за бриллиантами, ещё знал и капризный характер Аночки? Вон что она сегодня несёт: «Не помню! Легенда!» Поди у неё чего-нибудь добейся! Да и персона
В сквернейшем расположении духа Самоваров вернулся в музей. Был пятый час, холодный вечер уже тускнел, но домой идти не хотелось — там его ждали тоска и неизвестность. После вчерашних похорон Сентюрина (вполне приличных, Оленьков для сантехника, погибшего на рабочем месте, какие-то деньги в департаменте выхлопотал) у Самоварова не прошла ещё философическая муть, заедали думы о бренности жизни, а тут ещё Капочка погибла, бедная Капочка… И несчастный демарш Баранова. Едва войдя в музей, Самоваров наткнулся на сияющего, бодрого, деловито снующего Оленькова. Тот только что приехал с телевидения, где блестяще опрокинул все обвинения Баранова, умиротворил общественное мнение, расписал выставку как нечто невыразимо престижное и выгодное — в общем, оказался на щите. Всё будет как он хотел: послезавтра в десять ноль-ноль поганый «боинг» поганой компании «Анка» вознесёт в небеса вместе с торопливыми бизнесменами и жаждущими нег любимого Лазурного Берега нетскими бандитами ещё и все нетские сокровища. Что может сделать какой-то реставратор мебели? В чашу горечи Самоварова последней каплей упал телефонный разговор с обескураженным, опозоренным и убитым Барановым.
— Как же так, Коля? — вопрошал Баранов необычно тихо. — Как же так?
— Ничего, Михаил Михайлович, ещё не вечер и не послезавтрашнее утро, — пытался утешить его Самоваров. — Ещё что-нибудь успеем придумать.
— Ведь врёт! Врёт! — снова взорвался Баранов, вспоминая брифинг Оленькова. — Врёт, гидравлик чёртов! Ну, я так этого не оставлю.
— Я тоже.
Чего это он не оставит? Что обещает несчастному буйному старику? Ничего ведь он не сделает, раз уж сильные мира сего чего-то хотят. Ему надо сидеть смирно. Хоть это и очень противно.
Смирно сидел Самоваров за чаем, который этим вечером не удался. Перепрел в чайнике, что ли? Всё было не так.
— Ой, какое у тебя лицо! — ахнула Ася, заглянувшая к нему, как всегда, случайно, без всякой цели, и вообще шедшая куда-то не туда, и на ходу вспоминавшая, куда же ей нужно. — А чаёк пьёшь?
Ася присела рядом на диван, отыскала свою, с китайцами, чашку, налила чаю.
— Скучно как, — пропела она. — Совсем с этой выставкой забегались. Ты уже знаешь, что едут послезавтра, как и собирались? Всё уложено. Господин Скальдини сюда два раза звонил. Беспокоится очень. Ждёт. Оленьков его утешил: всё в порядке.
— Утешил на чистейшем корсиканском диалекте? — криво усмехнулся Самоваров.
— По-английски. Я, собственно, и переводила, страховала, — охотно объяснила Ася. — Оленьков ведь закончил экспресс-курсы, так что слегка болтает, но на специальные темы пока разговаривать не может (Борис и по-русски-то не очень много знает). А Скальдини, тот о чём угодно скажет — прекрасно, бойко, хотя акцент у него чудовищный. Наверное, как ты говоришь, корсиканский. Но западники ведь себя не стесняются, они без комплексов — самодостаточны. Не то что мы.
«Ты и сама без комплексов, — брезгливо подумал про себя Самоваров, — или ещё остались хоть какие?»
— Так Баранова жалко! — продолжала Ася, водя острым пальчиком по золотым китайцам на чашке. — Ты ему наговорил чего-то про Корсику, а он и закусил удила. Умнейший ведь человек, но всё у него чересчур. Вот Оленьков его и приутюжил.
— Чем приутюжил-то? Наврал с три короба, — тихо огрызнулся Самоваров.
— Ну, и наврал, — безмятежно согласилась Ася. — Неспециалисту всё равно ничего не понять. Внешне всё гладко было.
— То-то что внешне! — проворчал Самоваров. — Ты сама разве не боишься? Ведь весь твой отдел пустёхоньким остаётся. На экспозиции, конечно, это не скажется, там ерундовые вазы, столешницы, туеса. Но киота тебе разве не жалко? Он единственный такой в целом мире! Или барановские эти звери! Ты их не любишь?
Ася удивлённо пожала плечиками. Плечики у неё были узкие, чуть сутулые. В мастерской стало темновато, но всё ещё светились прозрачным облаком Асины ангельские курчавые волосы. Вечерний свет странно, сбоку, отразившись от чёркала, лежал на её бледной щеке и особенно резко выдавал её неправильно, асимметрично выдвинутую челюсть. Некрасивое, неверное, косовитое и ней было почему-то привлекательнее любой красоты и притягивало неодолимо. «Чему удивляться? Сводил же с ума мужчин неандертальский лоб Ады Шлиппе, — вспомнил вдруг Самоваров. — Ужасно низкий лоб, с какими-то костными валиками над бровями. Такая же точно была чаровница, хоть они обе и не похожи».
Ася улыбнулась, выставила опить же неправильно теснящиеся друг на друга передние зубы. Мысли его прочитала, или её забавлял такой пристальный взгляд? Самоваров с удивлением обнаружил, что вопросы и беды, которые стояли вокруг него глухой непроницаемой стеной, вдруг подтаяли, отодвинулись в полутьме мастерской, и за всем этим показалось нечто совсем другое. Очень простое.
— А я знаю, чего ты так скис, — вдруг сказала Ася и позвякала чашкой о блюдечко.
— Я не скис.
— Скис, Самоваров, скис; твоя девушка в сером, а?
Самоваров за эти дни совсем позабыл о Насте, а теперь вспомнил, и ему в самом деле стало обидно, почему это она исчезла. Впрочем, глупо было обижаться. Поручили ей друзья найти Самоварова — она нашла. Валерика, кажется, Стас оставил в покое — чего ж ещё? А в том, что она такой красивой стала, она и не виновата.
— Да, да? — улыбалась Ася не с издёвкой, а понимающе, дружески.
— Она не моя, — зачем-то уточнил Самоваров.
— Потому ты, Самоваров, и кислый. Грустный. Тоскующий. Страждущий. Очень заметно это и очень мешает тебе жить.
— А тебе грустно не бывает? — спросил Самоваров. — Ошибки, неудачи не мучают, тоска не берёт?
Ася отрицательно потрясла кудрями. Лицо её почти размылось в темноте, но улыбка ещё угадывалась.
«Да она полоумная, — подумал Самоваров. — Какое-то насекомое, а не человек. И отчего у неё волосы так светятся? А, это фонарь во дворе включили, свет бьёт в окно. Наверное, уже седьмой час». Глаз от Аси он оторвать не мог, а она всё сидела, думала о чём-то своём, насекомом, и вдруг заявила: