Так и было
Шрифт:
— И Серёжа ел?
— А что ему было делать? Сперва я сама немного поела, увидела, что не вредно, и тогда ему дала. Покрошила хлебца. Всё съел.
— А потом что ты ему варила?
— А потом по Дороге жизни привезли в Ленинград настоящую муку, крупу, даже мясо. И хлеба нам прибавили, так что почти стало хватать. А летом мы уехали к вам и будем теперь жить у вас. Вовка, дай кочергу, я вытащу чугунок: кипит.
— Прольёшь, — сказал Вовка. Аккуратно подтянул чугунок к дверце, подхватил его фартуком и понёс на стол. Серёжка закричал:
— Суп! Суп!
А когда Аля стала его кормить, ложек пять
— Наелся уже, — сказала Аля. — Он теперь всегда сыт. Баба Дуня ему всё, что получше, бережёт. Рыбку вари, когда дедушка приносит.
— И р-р-рака варит, — сказал Серёжа. Аля засмеялась:
— Верно. Как-то раз дедушка рака поймал, так баба Дуня тоже сварила.
— И про суп из пояса уже забыл? — спрашиваю я.
— Наверно. Как мы здесь, ни разу не вспоминал.
В сенях загремела щеколда. Вошла баба Дуня, сказала, что Нина Николаевна через полчаса придёт. Похвалила нас, что навестили Серёжу с Алей, и велела нам получше укутаться: на дворе пурга.
ЗАЖИГАТЕЛЬНЫЕ БОМБЫ
В этот вечер Аля с Серёжей пришли к нам. И опять мы были одни, потому что мама с тётей Граней ещё с работы не возвращались.
Серёжа с Доськой сразу затеяли игру: поставили посреди горницы лавку, с двух боков по табуретке — это самолёт, а они лётчики. Хорошо играли, ладили. А мы втроём сидели у печки, следили, чтобы не спустить жар, вовремя положить картошку. Вовка попросил Алю:
— Расскажи ещё про Ленинград.
Про войну и про Ленинград Вовка может без конца расспрашивать и слушать.
— Я вам про зажигалки сегодня расскажу, — предложила Аля. — Мы своих пионеров — дежурных — назначали сами. Не на улице стоять, — кто бы нас на улицу пустил, — а следить за порядком в убежище и во дворе: вдруг зажигалка упадёт.
— А зажигалки — это что такое? — спрашиваю я.
— Это тоже бомбы. Только не такие, как фугасные. Те взрывают дома, а эти поджигают.
— И на ваш дом тоже падали?
— Да. В один вечер четыре штуки упало.
— Испугались вы?
— Да не очень. Мы ведь тогда уже много чего нагляделись. Видели, как снаряд разбивает дом и как фугасная бомба большой дом пополам раскалывает. У нас на Литейном проспекте бомба так в дом попала, что одна часть его совсем рассыпалась, а другая стоит целая, и даже зеркало висит на стене.
— Какое зеркало? — спрашиваю.
— Хорошее. В рамке. Вот такое овальное. — Аля показала руками, какое красивое зеркало висело на стене в разбитом доме, и продолжала рассказывать: — Вот если бы такая бомба упала на наш дом — это страшно. А зажигалка — что? Если она упадёт, например, посреди двора, её можно потушить в одну минуту. Только не растеряться. Если на крышу, тогда страшней. Она может и железо прожечь, и потолок зажечь, и весь дом сжечь. На крышу надо опрометью бежать и бомбу швырять во двор. В тот день, про который я вам рассказываю, налёт начался в шесть часов вечера. Дежурили двое мальчишек из нашего подъезда, Лёня и Рудик, — мои товарищи. Стояли у дверей убежища и увидели, как упали на крышу нашего дома одна за другой две бомбы. Рудик бросился первый, Лёня за ним. Вы дома высокие видели?
— Вовка в городе видел, а я — нет.
— В нашем доме шесть этажей. Это значит — десять квартирных лестниц и две на чердак. А они их мигом пролетели. Железные щипцы там лежали, заранее приготовленные. Рудик — хвать щипцами одну бомбу! Лёня — другую! И сбросили их во двор. А во дворе ещё две такие же дожидаются: одна у самого входа в убежище, другая мечется посреди двора. Лёня остался стеречь на крыше, а Рудик сбежал во двор, и мы с ним быстро потушили все бомбы: засыпали их песком.
— А почему вы их песком тушили, а не водой? — спрашивает Вовка.
— Водой зажигательные бомбы не потушишь, — говорит Аля. — Вода от их пламени прямо на лету высыхает. А если и попадёт на них, так только зашипит и огненными брызгами разлетится. А песку лопату-другую на бомбу бросишь, она и попритихнет. Подбросишь ещё — и совсем потушишь. Мы свои зажигалки потушили, а Лёня всё бродит по крыше, сторожит — не упадёт ли ещё одна. Вышла во двор Лёнина мама, увидела его на крыше и как закричит: «Лёнечка, мой голубчик, не подходи к краю! Не сорвись!» А он ей отвечает: «Не бойся! Не сорвусь! А сорвусь, так ребята меня подхватят».
— Хорошие они ребята, — сказал Вовка. — Напиши им, чтобы они сюда к нам ехали, будем с ними дружить.
— Напишешь? — спросила я Алю. И она ответила хмуро:
— Некому писать. Лёня к своей бабушке в Сибирь уехал, не знаю его адреса, а Рудик…
И не договорила. Стала вдруг на меня кричать:
— Ты чего картошку не смотришь? Вон она горит у тебя!.. — И отвернулась.
И мы её больше не спрашивали. Зачем человека расстраивать? Она же и так нагляделась и натерпелась горя.
«СНЕЖНЫЕ КОРОЛЕВЫ»
До зимних холодов работали наши матери в поле и на огородах. Помогали мы им и тогда, когда уже в школу пошли: выходили на уборку по субботам и в воскресенье.
Всё убрали. И огороды, и хлеб, только одни подсолнухи остались беспризорные. Не дошли до них руки, замели их снега. А землю под них пахал наш папа, и посеяно их было порядочно. И выросли они, и отцвели, как всегда, золотым цветом, и созрели в свою пору, и стоят теперь, опустили свои головы под тяжёлыми снежными шапками. А сеяли у нас так много подсолнухов, потому что была в колхозе своя маслобойня. На ней били масло, сдавали государству и оставляли людям на трудодни. Маслобойня стояла у реки. И какая же радость была для нас, ребят, когда она работала. Мы толпились вокруг и ждали горячей избоины. До чего она была вкусная! Лучше всяких конфет и халвы… А теперь стояла маслобойня остывшая, тоже под снежной шапкой, и как-то даже не верилось, что совсем недавно бурлила в ней жизнь и из окна нашей избы весело было на неё глядеть.
В воскресенье вечером мама и тётя Граня сидели на лавке у окна и вязали шерстяные варежки бойцам: колхоз снова готовил для фронта посылки. Тётя Граня глянула в окно на застывшую и словно понурившуюся маслобойню и сказала горестно:
— Сил нет терпеть! Как бы сейчас свежее маслице и в госпитале, и простым людям сгодилось. В селе ребята картошку жуют сухую. А тут пропадает такое добро.
— Пропадает, — кивнула мама. — А ты, Граня, скажи, пусть машину дадут. А мы срежем. И срежем, и погрузим, и выгрузим… А выколачивать семечки будем уже под крышей.