Такая большая любовь
Шрифт:
— Гроза отломала от кизила ветку, — сказала она.
— Он, как мы с тобой, женушка, тоже стареет, но держится молодцом.
Голос мужа вернул мамашу Леже с косогора обратно в постель. В открытое окно глядела июльская ночь. Луна освещала в углу у камина сидящего на соломенном стуле папашу Леже с торчащими белыми усами.
Черная птица снова начала долбить в грудь. На этот раз у нее было злобное лицо пастуха Фердинанда. Вот почему Мари было так больно! Пастух Фердинанд повсюду преследовал ее и как-то раз увязался за ней даже в прачечную. У него был остановившийся взгляд и
Папаша Леже имел зуб на пастуха Фердинанда, но Мари взяла его за руку и повела в церковь на погребение.
— Мой дорогой, теперь ты самый старый в деревне, придет и твой черед умирать.
Становилось свежо. Папаша Леже решил, что уже утро, и не понимал, как это ему удалось одеться. И, как делал это каждое утро, вытащил из кармана брюк кисет из свиного пузыря и стал медленно набивать трубку. А потом в очередной раз ответил:
— И это будет справедливо, я зажился. Буду ждать тебя на косогоре.
Пробили часы на церкви. Мамаша Леже их не слышала, у нее и так в ушах звонили колокола. Но папаша Леже по привычке тихонько считал удары. Три… четыре… Он остановился на семи, а часы пробили одиннадцать. Тогда папаша Леже встревожился. Не может в одиннадцать часов утра быть так свежо. Неужели он проснулся среди ночи?
И тут он услышал:
— Анатоль, Анатоль!
Так жена называла его в первые годы после свадьбы. И он вдруг понял, что жизнь прошла. Печаль охватила его, и руки так задрожали, что он едва не выронил трубку.
А Мари в это время поднималась на косогор, чтобы лечь возле своего папаши Леже: ведь он сказал, что будет ее там ждать. Но у решетки ее ждал не он, а пастух Фердинанд.
— Анатоль!
Бежать не получалось: ноги стали вдруг тяжелыми-тяжелыми. Она рванулась всем телом, но что-то крепко держало ее за ноги, как дрозда в силке. Фердинанд приближался. На лице играла злобная усмешка, и снизу ей были видны волосы у него в ноздрях. Рука Фердинанда росла, становясь чудовищно огромной, и давила на грудь мамаши Леже… Вдруг ноги ее снова стали легкими, и она побежала, но от этого невыносимо больно забилось сердце. За спиной раздавался стук сабо. Обернувшись, она увидела, как в свете луны пастух мчится к дому.
— Анатоль, закрой окно! — крикнула она.
— Тебе холодно, женушка? — отозвался папаша Леже. — Ты же знаешь, что я ничего не вижу. Мне нужен поводырь.
Тревога его все росла. Неужели Мари в самом деле умирает и не помнит, что он слепой?
Надо что-нибудь для нее сделать. Он вытряхнул трубку, сунул ее в карман и встал со стула, да так и застыл, не решаясь шагнуть вперед.
Когда мамаша Леже увидела, что муж стоит рядом со стулом, бред ее вспыхнул гневом. Леже ей соврал: он и не думал поджидать ее на косогоре.
«Матушка Леже, вы умираете…» Она умирает, а он тут расселся! Если бы он отправился вслед за другими стариками их деревни, она была бы горда и счастлива. Но он на косогор не собирался. А еще говорил, что никогда ее не покинет!
Ей хотелось, чтобы Анатоль ушел первым. Иначе черная птица и Фердинанд никогда не оставят ее в покое. Если бы только она могла подтолкнуть его за плечи…
— Иди, — сказала она. — Я буду говорить куда.
Папаша Леже послушался. Он наклонил вперед свое длинное тело и, вытянув руки и шаркая ногами, понес в лунном свете на другой конец комнаты собственную ночь.
— Впереди что-нибудь есть? — спрашивал он.
— Иди прямо.
Руки папаши Леже во что-то уперлись.
— Женушка, я, кажется, возле стола.
— Иди влево… так… дальше… мой дорогой.
Умирающая следила за каждым движением старика. Она теряла последние силы. А черная птица долбила и долбила…
Папаша Леже остановился, шаря перед собой руками:
— Еще далеко?
Совсем рядом, в шаге от него, звякнуло оконное стекло.
— Иди, не бойся!
Слепой ощупал стекло в обеих рамах и тут же сильно ударился лбом о раму окна. На секунду он застыл, оглушенный, не помня, как здесь очутился.
— А теперь куда идти? — спросил он.
— На косогор, — ответила мамаша Леже.
Тогда папаша Леже заметался: хотел вернуться обратно на место и ушиб ногу об угол стола, отпрянул, долго блуждал, ощупывая руками стены и мебель. В конце концов нашел камин, потом свой стул и уселся, совершенно измученный.
В тишине было слышно только, как раскачивается маятник напольных часов. Теперь папаша Леже знал, что его женушка больше никогда не поведет его за руку. И знал, что самые прекрасные образы Мари, которые сохранились в его памяти — Мари на дороге в тот осенний вечер, когда они бежали наперегонки и он ее впервые поцеловал, Мари в свадебной фате, Мари у копны сена в первые месяцы беременности, когда еще ничего не было заметно, — недолго будут с ним оставаться и тоже уйдут в вечный сон.
«Матушка Леже…» Она заснула или потеряла сознание?.. У нее было такое чувство, что она всплывает со дна озера. «Да доктор, я умираю. А кто теперь будет брить моего Леже? Чужую руку он не вынесет. А кто приготовит ему рагу?»
Толстая перина, обшитая красным кумачом, поблескивала в лунном свете и топорщилась над ее животом, как во время беременности.
— Анатоль, дай мне шитье, — попросила она.
Анатоль не ответил. Он заснул, привалившись к окну. В его возрасте трудно держаться…
Да нет, вот он здесь, стоит рядом и говорит:
— А где твое шитье? Веди меня, ты же знаешь…
А косогор? Он что, забыл? За столом ему всегда подавали первому. В церковь он входил первым. Всегда и везде она следовала за ним и тем была счастлива. Она заставит его и умереть тоже первым.
— Иди, впереди ничего нет.
Папаша Леже снова сильно ударился ногой и перевернул скамейку.
Церковные часы пробили полночь. Папаша Леже остановился, чтобы сосчитать.
— Но ты же не можешь ничего видеть, уже глубокая ночь. И как ты будешь командовать?