Такие нежности
Шрифт:
— Я, знаешь, понять хочу. Есть карма, есть судьба и все такое. Мне надо разобраться для дальнейшей жизни, раз я живу. Ты понимаешь меня? Почему это случилось с нами…
Мишка с Дашкой тихо сидят за занавеской. Лучше скорей заснуть. Проснешься — и уже будет утро. А значит, дядя Игорь уже уйдет. Он говорит — ему на завод рано вставать. Он там, на заводе целый день. А пока его нет, мама почти не плачет. И может даже посмеяться с ними:
— Скоро, скоро у вас будет котенок!
— Котенок или еще лучше котенка? — пытается уточнить Даша.
Мама
— Увидишь!
Ага, думает Мишка. Дашка увидит. Вот она удивится. Тоже еще — котенок. Дашка сама разве была похожа на котенка? Скорее, на большую куклу из магазина. Только с моторчиком. А Дашка в куклы не играет. Игрушки ее вообще не интересуют — будь они хоть с моторчиком, хоть без. Ей бы кого-нибудь живого, мохнатого. Но никуда не денется, будет играть с пищащей, выбивающейся из всех пеленок куклой, как он играл. И даже нельзя будет нажать на кнопочку, чтобы выключить куклу ненадолго и поиграть во что-нибудь еще. Дашка лежала своей в кроватке, быстро-быстро перебирая ножками — пинетки так и летели с них. Мишка находил крошечные вязаные ботиночки то за диваном, то на телевизоре. Он просил Дашку не шевелиться хоть немножко, чтобы он мог снова натянуть ботинок. Но куда там! Продолжая молотить ножками что было сил, она отвечала ему длинной замысловатой фразой, в которой ни слова было не разобрать, хотя получалось громко — ее голосок звенел на весь дом. Мишка в недоумении спрашивал ее:
— Что? Что ты сказала?
Мама смеялась, глядя на него. Он и сейчас помнит, как смеялась. Ух! А он стоял и думал: ну и что смешного? Было даже обидно. Но лучше бы она всегда смеялась так, как тогда. Мама и сейчас много смеется. Но так, что смотришь на нее и ждешь, что вот-вот станет плакать. Или по шее тебе даст. А тогда просто смеялась, и все.
Дашка точно чувствует, что с котенком ее обманут — сама подыскивает себе какого-нибудь во дворе. Вдруг мамка передумает и разрешит? Мало ли, что сейчас она все время твердит Мишке, выпуская вас гулять: гляди, чтобы сестренка не таскала бродячих кошек…
А как углядишь? Ладно, если кошка проворная и сама ноги унесет, а заодно и слабое место свое — хвост, — нырнет скорей в подвальное окно. А то ведь есть такие, что сами к Дашке липнут. Она к ним:
— Кошенька, кошенька…
Кто их еще так называл? И кто когда так назовет? Вот и лезут они к Дашке на руки, трутся о ее щеки мохнатыми блохастыми щеками.
У Мишки от кошек потом лишай. Что интересно — таскает кошек одна Дашка, а лишай — у Мишки.
Мама ведет Мишку и Дашку в ближайшую поликлинику. Мишку надо лечить, а Дашку одну не оставишь — маленькая еще.
В поликлинике они занимают очередь в кабинет и долго терпеливо сидят — мама, конечно, сидит, Мишка и Дашка бегают туда-сюда по коридору. Но зато они не плачут, как другие дети. Мишка не может понять: плакать плохо, но здесь, если плачешь, никто тебе слова не скажет. А если смеешься и бегаешь по коридору, появится тетенька в зеленом халате, со шваброй и с ведром:
— Мамаши! Уберите своих детей! Чьи дети?
И мама тут же подскочит с места со своим мячиком, а тетка в халате скажет:
— Куда тебе третий, если с двумя не справляешься?
Мама ответит:
— Ну, почему же не справляюсь? Что, лучше, если они будут плакать…
Но тетка не станет ее слушать и снова уйдет в глубину коридора.
Наконец, подходит очередь, и в кабинете тетя доктор берет у мамы какие-то бумажки и что-то говорит, и мама в ответ что-то говорит, и вот они уже спорят, спорят, и тетя доктор что есть мочи кричит:
— Следующий! Женщина, оставьте помещение! Следующие пусть заходят!
А мама кричит в ответ:
— Вас не касается, что у нас нет прописки!
А после Мишка с мамой и Дашкой снова бегут по коридору — уже к другой тете доктору. И там они больше не стоят в очереди. Мама сразу влетает в комнату — Мишка и Дашка за ней, а после они уже вчетвером возвращаются в кабинет к той, первой тете, и эта, новая, тетя доктор бежит по коридору впереди них. И так, вчетвером, они вбегают в кабинет, из которого их с мамой только что выгнали, и новая тетя говорит старой тете, осматривающей какого-то раздетого большого мальчика:
— Прими без прописки. Это скандальная дама, везде пойдет. Добиваться будет. Прими, а то ведь себе дороже выйдет.
Тетя уходит, а они втроем ждут, пока доктор осмотрит мальчика, он оденется, доктор проводит его с бабушкой до дверей и бабушка скажет просто так, в воздух, на прощание:
— Всем надо бы советь иметь, — и глянет на них, троих, недобрым глазом.
После они, трое, пойдут в аптеку. Но с Дашкой трудно идти. Она все время останавливается, поднимает какие-то палочки, ветки, фантики — напрасно мама кричит: «Брось, там микробы!» Это Мишка знает, что есть микробы, а с Дашки что взять.
А когда она все-таки идет, она не может идти, как они — туда, куда нужно. Ей надо идти просто так, куда хочешь. Чтоб можно было свернуть на клумбу или, наоборот, подняться на первое попавшееся на пути крыльцо, подергать дверь. А дверь выглядит так, точно ее никогда в жизни не открывали. Как сделали, так и заперли на ключ. Ключ выбросили в реку, а дверь еще для верности забили гвоздями, и она успела уже срастись с этой стеной. Никто никогда не думал дергать ее за ручку, одной Даше это в голову пришло.
Дашка то напирает на дверь, толкает плечиком, то тянет ручку на себя — все платье вымажет об эту дверь, пока мама тяжелым шагом к ней не подойдет. Так ведь Дашку еще сразу и не оттащишь!
— Пойдем отсюда, — говорит мама. — Там зверь сидит!
— Какой зверь? — спрашивает Дашка с интересом.
— Сердитый! Пойдем.
Дашка не трогается с места.
— А я вот ему палочку дам. И фантик дам. Это конфета понарошку. Он скушает конфету и будет не сердитый…
— После, после дашь, — обещает мама. — Пойдем!