Талисман
Шрифт:
Она, быть может, сказала бы и больше, так как сама обладала характером, свойственным представителям этого королевского дома, который, позаимствовав свое имя и герб от низкорослого дрока (Planta Genista), считающегося эмблемой смирения, был, пожалуй, одной из самых гордых династий, когда-либо правивших в Англии; однако ее засверкавшие при смелом ответе глаза неожиданно встретились с глазами нубийца, хотя тот и старался спрятаться за спинами присутствовавших рыцарей, и она опустилась на скамью, так побледнев при этом, что королева Беренгария сочла своей обязанностью попросить воды и нюхательного спирта и прибегнуть к другим мерам, принятым в тех случаях, когда женщина падает в обморок. Ричард был более высокого мнения о силе духа Эдит; заявив, что музыка не хуже любого иного средства способна привести в чувство представительницу семьи Плантагенетов, он предложил Блонделю занять свое место и приступить к пению.
— Спой нам, — сказал он, — ту песню об окровавленной одежде, с содержанием которой ты меня ознакомил перед тем, как я покинул Кипр. За это время ты должен был научиться исполнять ее в совершенстве, не то про тебя можно будет сказать,
Менестрель, однако, не сводил тревожного взгляда с Эдит, и лишь после того, как убедился, что румянец вновь заиграл на ее щеках, он повиновался настоятельным приказаниям короля. Затем, аккомпанируя себе на арфе так, чтобы придать словам дополнительную прелесть, но не заглушать их, он запел речитативом одно из тех старинных сказаний о любви и рыцарстве, которые в былые времена неизменно привлекали внимание слушателей. Едва только он начал вступление, его обычно невыразительное лицо словно преобразилось, загоревшись какой-то силой и вдохновением. Его полнозвучный, мужественный, мягкий голос, которым он владел в совершенстве и с безукоризненным вкусом, ласкал слух и волновал сердца. Ричард, радостный, как после победы, призвал всех к тишине кстати подобранным стихом:
Слушайте, люди, в саду или в зале -
с рвением одновременно покровителя и ученика рассадил всех вокруг певца и добился того, что они замолчали. Наконец он уселся сам, всем видом выражая ожидание и интерес, но в то же время храня на лице печать серьезности, приличествующей подлинному ценителю. Придворные обратили свои взоры на короля, чтобы следить за его переживаниями и подражать ему, а Томас де Во зевал во весь рот, как человек, который скрепя сердце подверг себя докучливому испытанию. Блондель пел, конечно, по-нормански; приводимые ниже стихи передают содержание и стиль его песни.
БАЛЛАДА О КРОВАВОЙ ОДЕЖДЕГде гордо вознесся средь мирных долинСтольный град Беневент, страны властелин,В тот час, когда запад окрасил в карминШатры паладинов, грозы сарацин,Накануне турнира, без свиты, один,Юный паж спустился в лагерь с вершин.«Где, укажите мне, здесь чужанин,Томас из Кента, Британии сын? »Вот скромный шатер: сквозь вечерний туманБлестит в нем только доспехов чекан,И статный силач из страны англичанСам правит в кольчуге какой-то изъян(Позвать оружейника — тощ карман).Он завтра в доспехи оденет свой стан,И завтра увидят, как смел он и рьян,Дама его и святой Иоанн.«Хозяйка моя, — юный паж сказал, -Госпожа Беневента, ты же так мал,Из ничтожнейших самый ничтожный вассал.Но тот, кто мечтает о высях скал,Перепрыгнуть должен бездонный провалИ должен быть так безрассудно удал,Чтоб все увидали, что он не бахвал,Что дерзость он доблестью оправдал».Рыцарь снова склонился — так чтят алтари, -А юный посланец молвил: «Смотри,Вот сорочка: в ней спит от зари до зариМоя госпожа. Ты прочь убериЩит, кольчугу и шлем, и душой воспари,И в сорочке льняной чудеса сотвори,Бейся, как бьются богатыри,И покрой себя славой или умри».Сорочку рыцарь берет не смутясь.Он к сердцу прижал ее: «Дамы приказЯ выполню, — молвил он, — всем напоказ,Буду биться без лат, ничего не страшась,Но коль не погибну на этот раз,То для леди придет испытанья час».Здесь кончается, так уж ведется у нас,О кровавой одежде первый сказ.— Хоть я и профан, но, как мне кажется, в последнем куплете ты изменил размер, мой Блондель! — сказал король.
— Совершенно верно, милорд, — ответил Блондель. — Я слышал эти стихи на итальянском языке от одного старого менестреля, встреченного мною на Кипре; и так как у меня не было времени ни перевести их точно, ни выучить наизусть, мне приходится теперь кое-как заполнять пробелы в музыке и словах, подобно крестьянину, который чинит живую изгородь хворостом.
— Клянусь честью, — сказал король, — мне нравится этот перекатывающийся, как грохот барабана, александрийский стих… По-моему, он звучит под музыку лучше, чем короткий размер.
— Допускается и тот и другой, как хорошо известно вашему величеству, — ответил Блондель.
— Разумеется, Блондель, — сказал Ричард, — и все же, думается мне, для этого куплета, когда уже ждешь, что сейчас посыплются удары, больше подходит громоносный александрийский стих, который напоминает кавалерийскую атаку; между тем как другие размеры — это переваливающаяся иноходь дамской верховой лошади.
— Как будет угодно вашему величеству, — сказал Блондель и снова заиграл вступление.
— Нет, сперва подкрепи свое воображение кубком искрящегося хиосского вина, — сказал король. — Послушай, я хотел бы, чтобы ты отказался от своей новой выдумки заканчивать строки одними и теми же строгими рифмами. Они связывают полет воображения и делают тебя похожим на человека, который танцует с путами на ногах.
— Эти путы, во всяком случае, легко отбросить, — заметил Блондель и снова стал перебирать пальцами струны, как бы показывая этим, что он предпочитает играть, а не выслушивать критические замечания.
— Но к чему их надевать, мой друг? — продолжал король. — К чему заковывать свой гений в железные кандалы? Удивляюсь, как у тебя вообще что-либо получается… Я, конечно, не мог бы сочинить и одной строфы, соблюдая столь стеснительные правила.
Блондель нагнулся и занялся струнами своей арфы, чтобы скрыть невольную улыбку, набежавшую на его лицо; но она не ускользнула от взгляда Ричарда.
— Клянусь, ты смеешься надо мной, Блондель, — сказал он. — И, право, этого заслуживает всякий, кто осмеливается разыгрывать из себя учителя, хотя ему надлежит быть учеником; но у нас, королей, дурная привычка к самонадеянности… Ну, продолжай свою песню, дорогой Блондель, продолжай по своему разумению; и это будет лучше, нежели все, что мы можем посоветовать, хотя нам и необходимо было высказаться.
Блондель снова запел, и так как он умел импровизировать, то не преминул воспользоваться указаниями короля, испытывая при этом, вероятно, некоторое удовольствие, что ему представился случай показать, с какой легкостью он может экспромтом придать своей поэме новую форму.
СКАЗ ВТОРОЙВот в день Иоанна восток заалел,На ристалище каждый обрел свой удел:Копья с треском ломались, и меч разил,Победителям — честь, павшим — темень могил.Там много свершилось геройских дел,Но тот был особо удал и смел,Кто сражался без лат, покрытый льнянойДевической тонкой сорочкой ночной.Одни нанесли ему множество ран,Но другие щадили прекрасный стан,Говоря: «Видно, здесь обещанье дано,А за верность убить паладина грешно».Вот герцог свой жезл опустил — и турнирОкончен, фанфары вещают мир.Но кто ж победил, что герольды гласят?То рыцарь Сорочки, что бился без лат.Собиралась леди на пир во дворецИ на мессу во храм. Вдруг мчится гонецИ покров подает ей, ужасный на вид:Он изрублен мечами, разорван, пробит,С конских морд на нем пена, и пыль, и грязь,И пурпурная кровь на нем запеклась.И с мизинчик миледи, с ее ноготокНе остался там чистым ткани клочок.«Сэр Томас, чья родина — дальний Кент,Шлет покров тот миледи в ее Беневент.Кто упасть не боится — сорвет себе плод,Перепрыгнув бездну — до цели дойдет.Господин мой сказал: «Жизнь я ставил в залог,Доказать свою верность настал твой срок.Повелевшая снять мне и латы и шлем,Пусть открыто объявит об этом всем.Я хочу, чтобы леди в кровавый наряд,Который я ей посылаю назад,В свой черед облеклась. Ткань от крови красна,Но позорного там не найдешь ты пятна».Зарделась миледи от этих слов,Но прижала к устам кровавый покров:«И замок и храм, господину скажи,Увидят верность его госпожи».Когда же на мессу двинулось в храмШествие знатных вельмож и дам,Миледи была — видел весь Беневент -В кровавой сорочке сверх кружев и лент.И позже за трапезой пышной она,Отцу поднося его кубок вина,Сверх мантии — все лицезрели кругом -Покрыта кровавым была полотном.И шепот пошел по блестящим рядам,Ужимки, смешки кавалеров и дам,И герцог, смущеньем и гневом объят,Метнул на виновную грозный взгляд:«Ты смело призналась в безумье своем,Но скоро жестоко раскаешься в том:Вы оба — ты, Томас, и ты, моя дочь, -Из Беневента ступайте прочь! »Тут Томас поднялся, шатаясь от ран,Но духом все так же отважен и рьян.«Как кравчий — вино, так щедро в боюЯ кровь свою пролил за дочь твою.Ты как нищую гонишь ее из ворот,Я ж супругу свою охраню от невзгод.И не станет она вспоминать Беневент,Госпожою вступив в мое графство Кент».Шепот одобрения пробежал среди слушателей, как только сам Ричард подал пример, осыпав похвалами своего любимого менестреля и в заключение подарив ему кольцо изрядной ценности. Королева поспешила преподнести любимцу мужа дорогой браслет, и многие из присутствующих рыцарей последовали примеру королевской четы.
— Неужели наша кузина Эдит, — сказал король, — стала нечувствительна к звукам арфы, которые она когда-то так любила?
— Она благодарит Блонделя за его песню, — ответила Эдит, — и вдвойне — любезного родственника за то, что тот предложил ее исполнить.