Там, где горит земля

Николаев Игорь Игоревич

Покидая вагон, Поволоцкий бросил прощальный взгляд на плакатик. Терентьева играл очень хороший, известный актёр, даже внешне похожий на прообраз. И все же… никакое актёрское мастерство не позволяло в полной мере повторить впечатление, которое Иван производил в личном общении. Не могло воспроизвести его взгляд, спокойную, сдержанную мудрость человека, дважды заглядывавшего в преисподнюю войны на истребление.

Обожженный противотанкист так и остался на перроне, он стоял, положив на перила ограждения руки в тонких черных перчатках, сквозь которые проступали узлы искусственных суставов. Просто стоял и смотрел вдаль, на неяркое послеполуденное солнце, почти не щурясь. Его глаза странно блестели, словно от

сдерживаемых слез, но Александр не всматривался. Медику хватало своих мыслей и переживаний.

Тропа была вполне видна. Здесь явно ходили, не слишком часто, чтобы протоптать настоящую тропинку, но достаточно, чтобы буйная трава раздалась в стороны, указывая путь. Поволоцкий склонился и провел рукой по зелёным стрелкам, тянущимся вверх, к солнцу. Среди трав виднелись какие-то дикие цветы жёлтые и сиреневые – Александр не знал, как они называются. Растения легко щекотали ладонь — словно муравьи перебирали крошечными лапками по коже. Лёгкий ветерок колебал усатые метёлки ковыля.

Три десятилетия сгладили, стерли все следы того, что когда-то здесь шло страшное сражение, в котором погибли тысячи людей. Даже чаши стеклоподобной корки, оставшиеся на месте атомных взрывов, растрескались, скрылись под напором кустарника и молодых деревьев. И все равно – поисковые команды до сих пор находят в здешних местах кости убитых воинов, ушедшие в землю. А на фасах «Огненной дуги» поисковики работают круглогодично, и все равно не видать конца их тяжелому труду.

А где сейчас нет работы для них к западу от Вислы?..

Война продолжалась ещё пять лет – страшные, немыслимо ожесточенные бои, в которых одной из сторон было некуда отступать и нечего терять. Дифазер одну за другой перебрасывал армии, подгоняемые страхом и арктическим холодом, стремительно убивавшим мир Евгеники. Но их противники твердо вознамерились оплатить все счета, с очень щедрыми процентами. На каждого солдата Евгеники Мир Воды выставлял пять своих, на каждый самолет, танк, артиллерийский ствол – десять. Не было низости, на которую не пошли бы «семерки» и примкнувшие к ним прихвостни, и им отвечали хладнокровной немилосердной жестокостью. Это называлось возмездием.

Но слишком часто «возмездие» становилось трудноотличимым от самого преступления…

Западная Европа и Британия вымерли, перепаханные вдоль и поперек огненными валами артиллерийского огня, вытравленные химическим оружием, выжженные атомными бомбардировками. Победа досталась тяжело и трудно, но после того, как пал последний вражеский солдат, мир так и не пришел…

Александр сам не заметил, как перешел на очень быстрый шаг, и сердце не преминуло указать, что так поступать не следует. Одышка перехватила дыхание, чуть придавила грудь невидимым прессом. Пришлось сбавить ход. Тяжелый, пряный запах какой-то пахучей травы навязчиво преследовал его, лез прямо в носоглотку. Медик расчихался, полез в карман за носовым платком. Он купил сразу кипу таких на варшавском вокзале – новомодных, без каймы, но с вышитым рисунком, отчасти похожим на символику Правящего Дома.

Дома Рюриковичей…

Константин Второй умер через две недели после переломного дня, того самого, в который, наконец, стало ясно и очевидно, что фронт устоял, а решающее наступление Евгеники захлебнулось. Не помогли не медикаменты, ни экстренная трансплантация. Лидеры Евгеники возрадовались, надеясь на хаос и неизбежную заминку, связанные со спорным вопросом престолонаследия – у Константина не было прямых наследников. Но в Империи слишком хорошо понимали, насколько гибельно может быть промедление, и на престол взошла двоюродная сестра покойного, Надежда Первая. Та самая, которую Поволоцкий так старательно гнал с фронта. Надо сказать, императрица не забыла настырного медика и в том, что Александр ушел в отставку в солидном чине генерал–майора медицинской

службы, была доля её пристального внимания.

Когда память о первых, самых страшных годах Вторжения чуть сгладилась, на могилу Константина принесли много мусора. Монарха обвиняли в недальновидности, многочисленных ошибках, просчетах, сотнях тысяч, даже миллионах жертв, которых можно было избежать. Но Александра не было среди критиков, а когда в его присутствии некто позволял себе дурное слово в адрес покойного, медик, как правило, отвечал без промедления. И отнюдь не всегда — только словами.

Цель его долгого пути уже виднелась впереди – длинный узкий шпиль, издалека похожий на иголку, устремленную ввысь. Александр почувствовал неожиданную усталость, сковавшую ноги свинцовыми оковами. Повинуясь порыву души, он остановился и лёг навзничь, бездумно уставившись в синее небо. Прожужжало какое-то насекомое, наверное, пчела или шмель. В стороне стрекотал сверчок, выводя монотонную руладу.

Все казалось таким мирным, спокойным…

Да, война закончилась, но мир не пришел вслед за ней. Кто-то из экипажа «Пионера$1 — субмарины, совершившей разведывательный рейд в мир Евгеники — оставил в своих записках страшноватое наблюдение:

«Нельзя победить врага, не уподобившись ему хотя бы в малости. Нельзя победить того, кто лишён души, и сохранить собственную в чистоте. Харон уже везёт нас, весь наш мир, в неизвестность. Никому не дано вернуться обратно».

И он оказался прав.

Прежний мир исчез, растворившись в прошлом. Он остался лишь в книгах, фотографиях, кинографических лентах и зыбкой, неверной людской памяти. Золотой Век, великое и сказочное время, которое ушло безвозвратно. Отвоевав свободу и саму жизнь, Империя и Конфедерация стали друг против друга на развалинах старой цивилизации – огромные флоты, миллионные армии, вооружённые современным оружием, закалённые свирепыми боями. Но главное – знающие, что можно все.

Евгеника погибла, но успела перелить толику своей ядовитой крови в жилы Мира Воды, показав, что такое настоящая война, не скованная никакими правилами, законами, нормами. Война, которая заканчивается только когда последний враг брошен под ноги победителя окровавленным трупом.

«Пока придерживаются правил, это не война, а забава.

Война начинается тогда, когда закону приходит конец».

[Герберт Уэллс «Самовластье мистера Парэма»]

Великие державы вновь делили мир, и никто не собирался уступать, пребывая в твердой уверенности, что честно заслужил свое – трудом и кровью. И ещё пять лет после Победы легионы двух титанов и их сателлитов пробовали друг друга на прочность.

Разум все же переборол приобретенные инстинкты хищника, и когда казалось, что ограниченная война вот–вот перерастет в новое побоище, ещё страшнее прежнего, военные опустили мечи, пропуская вперёд дипломатов и политиков. Мир выздоравливал – медленно, тяжело, с мучительными рецидивами. Но выздоравливал.

Высоко в небе, в ультрамариновой синеве, не имевшей ни краёв, ни дна, чертил тонкую белую линию сверхзвуковой самолет. Тихий, на грани слышимости шум двигателей, следовал за ним, наглядно доказывая тезис о расстоянии и скорости звука. Наверное, пассажирский трансконтинентал, на таком летал старший сын Александра, пилот гражданской авиации. А младшая внучка собралась «пайти в космолетцы», чтобы стать первым человеком (и первой девочкой!), которая ступит на Луну.

Война уничтожила богатую и многообразную индустрию Мирового океана, перечеркнула десятилетия романтической эпохи, когда человек был равен божествам моря. Экономисты предрекали, что повторный поход в Глубину неизбежен, но ренессанс случится не ранее чем через четверть века. Человечество вынужденно ушло из океана, но воспарило вверх, в атмосферу и выше – в космос.