Там, где горит земля
Шрифт:
— Прекрасно, — полковнику не понадобилось долго обдумывать. – Давай часам к шести ко мне в штаб, обдумаем, как все это организовать правильно.
— А хорошие броневики будут? – сменил тему Таланов.
Зимников не ответил, отвлекся на подошедший «иностранный» батальон. Полковника обступили офицеры, грязные, взмокшие, обсыпанные землёй, начался жаркий спор на русском, немецком и французском. Батальонные командиры доказывали, что у них получается очень уже почти хорошо, комбриг, в свою очередь, безжалостно перечислял допущенные ошибки. Сошлись на том, что на сегодня занятия завершены и батальон получает целых полдня отдыха. Но завтра процедура повторится, огонь будет переноситься в два раза быстрее и в каждом четвертом залпе окажется боевая мина.
— О броневиках, —
Таланов почуял нечто несообразное в словах командира и изобразил внимание.
— Американские, — полковник произнес лишь одно слово, но майора уже перекосило. Конфедераты умели делать многое – корабли, пушки, самолеты, всевозможные технические штуки. Но вот тяжелая бронетехника им хронически не удавалась.
Зимников зловеще улыбнулся и уточнил:
— «Ванны смерти».
Таланов совсем по–детски шмыгнул носом и двинул нижней челюстью. Сказать что-нибудь в данном случае и в самом деле было бы затруднительно. «Ванной смерти», «таратайкой», «тачанкой» и множеством иных лестных прозвищ именовалось заморское чудо конструкторской мысли под названием Т-8/2. Четырнадцать тонн противопульной брони с открытым верхом и стопятимиллиметровой короткоствольной пушкой гаубичной баллистики. По отдельности лафет и орудие были хороши, но, соединенные вместе, порождали несчастного, обиженного мирозданием мутанта. Формально агрегат заявлялся как противотанковое средство, и в формуляре английским по белому было написано «105 mm AT howitzer». «AT» означало «аntitank», то есть «противотанковый». Теоретически агрегат мог работать почти по любой цели, от пехоты до инженерных сооружений. Мощный осколочно–фугасный снаряд разрушал любую пехотную мишень, а кумулятивный — уничтожал или, как минимум, тяжело повреждал большую часть бронецелей с любой дистанции и ракурса. На практике он все это действительно делал, но одинаково плохо. Стрелять на полную гаубичную дальность не позволял небольшой угол возвышения, любые дистанции дальше брошенного камня требовали поправки на дальность и превращали стрельбу в высокое искусство, а уж стрельба с упреждением и вовсе нуждалась в особой артиллерийской магии. Хуже всего было то, что почти любой снаряд пробивал «ванну» насквозь.
— Интересно, а зенитных гаубиц они не делают? – спросил, наконец, в пустоту Таланов.
— Типун тебе на язык, — одернул Зимников. – Ладно, дарёный конь лучше чем никакого. Все-таки артиллерии прибавится, это хорошо со всех сторон.
— И сколько такого счастья? – осведомился майор.
— Много. Три батареи, почти двадцать штук, три грузовика зипов и ещё подвижная мастерская на двух грузовиках
— Ну, что, живём, — повеселел Таланов. – А там, глядишь, ещё что подбросят от начальственных щедрот. Хотя… Странно все это. Гвардейская бригада, а живём как побирушки, все приходится выклянчивать.
— Такова суровая правда жизни. Называется «современная индустриальная война».
— Понял. Все, я двинул дальше, позже буду с соображениями по связи.
— Давай.
Оставшись один, Зимников шумно выдохнул и постучал друг о друга металлическими кистями. «Пальцы» двигались, но неровно, мелкими рывками, наверное, опять сбилась калибровка. Починка была несложной, но требовала хорошей биомеханической лаборатории в тылу. Естественно, Петр Захарович не мог позволить себе такой роскоши, и его протезы ремонтировали бригадные мастера, как положено у военных – грубо и функционально. Зимников чувствовал, что ещё пара таких починок, и он даже стилос не сможет взять.
В процессе разговора ему больше всего хотелось поделиться со старым товарищем и сослуживцем больными проблемами, но полковник сдерживался. Не следовало отягощать жалобами хорошие и доброжелательные отношения.
Острее всего стоял вопрос комплектации и вооружения.
Основным наступательным оружием «семерок» были танки. Настоящей авиации оставалось мало, и она применялась только на самых ответственных участках. Артиллерия так же использовалась не в полную силу, и очень часто в ход шли химические заряды, хотя разведывательная аналитика в один голос
Зимников не питал иллюзий относительно будущего бригады. Он хорошо понимал, что соединение будет брошено на самый ответственный участок фронта, где придется отрывать хвосты всему ассортименту вражеского бронированного зверинца. За минувшие два года Империя сделала очень много для борьбы с танками… но, как однажды обмолвился попаданец–Терентьев, «когда идёт борьба с вражескими танками, противотанковых средств в достатке не бывает».
Сводная гвардейская бригада могла противопоставить вражеским машинам одно подразделение противотанковых орудий и ещё три батареи, которые могли бы палить прямой наводкой. Считая по шесть стволов на батарею и нарезав каждому батальону всего по километру фронта, получалась плотность противотанковых средств в четыре ствола на километр. С этим количеством вполне могла справиться танковая рота, а дальше маячил ближний бой, зажигательные бутылки и массовый героизм.
Ещё можно было рассчитывать на тяжелое оружие пехоты, сведенное в отдельные роты, и зенитчиков, которых в бригаде было достаточно много, но общую картину это принципиально не меняло — противотанковая компонента бригады оставалась очень слаба. Не говоря о том, что борьба с танками не позволила бы бригадной артиллерии заниматься первоочередными задачами – ПВО, контрбатарейная борьба и тому подобное. Собственно, с количеством не противотанковой артиллерии проблема была та же – её хронически не доставало — пехоты в бригаде хватило бы на маленькую дивизию, а огневой мощи – от силы на усиленный полк, примерно в четверть от наличной артиллерии условной дивизии противника.
Командующий фронтом Шварцман обещал бригаде бронетехнику и лёгкие средства ПТО для пехоты, в первую очередь новые безоткатки с кумулятивными снарядами и реактивные ружья, которые почему-то часто называли «противотанковыми гранатомётами», хотя никакими гранатами они не стреляли. Но обещанные полезности раз за разом откладывались, и комбриг, при всем возмущении, понимал, что фронт велик, потребность войск в новом вооружении огромна, и всем плюшек не хватает.
В этих думах Зимников провел минут десять, в сто тысяч первый раз пытаясь сложить головоломку – как добавить соединению боеспособности при дефиците всего, кроме пехоты и пулеметов. На одиннадцатой минуте к нему подошел вызванный загодя офицер, достаточно молодой, не старше тридцати, прямо образцовый военный. Однако в мельчайших деталях, движениях, в том, как сидело на нем обмундирование и была отдана честь, читалось, что российская военная форма для этого человека не родная.
— Капитан Джеймс Ванситтарт по вашему приказанию прибыл! – четко и громко, на хорошем русском языке отрапортовал прибывший, втягиваясь в струну. В его словах было что-то чуть экзальтированное, даже надрывное, как будто офицер прятал глубоко в глубине души сарказм – дескать, смотрите, совсем не отличаюсь от вас, даже принял ваше звание.
— Вольно, господин капитан, — ответил Зимников.
Ванситтарт изобразил на узком, чеканном лице вежливое внимание.
— Опять у вас потасовка с немцами, — досадливо пробурчал полковник. — Точно поставлю виселицу на плацу…
— Осмелюсь предположить, это не поможет, — вежливо предположил англичанин. – У нас, так сказать, глубокие и непреодолимые противоречия.
— Глубокие и непреодолимые, это факт, – согласился Зимников и, после короткой паузы, задал совершенно иной вопрос. – А что скажете по поводу вашей новой… — он широким жестом обвёл железной дланью окружающее пространство. – Семьи?
При слове «семьи» нижнее левое веко Ванситтарта чуть дёрнулось, в остальном же он ничем не выразил неудовольствия намеренным уколом.