Там, вдали, за рекой (с илл.)
Шрифт:
— Не смотри на меня так, — сказал я.
— То-то… — улыбнулся дядя.
— А хуже были неприятности? — спросил я.
— Тебе этого мало?
— Не мало, но это же так… с кабаном… А с белыми?
— С какими белыми?
— Ну с разными… с белыми, с врагами!
— Хватало! — сказал дядя.
— Ну расскажи! Расскажи мне какую-нибудь особую неприятность… революционную.
Дядя задумался, попыхивая трубкой.
— Был однажды случай… — сказал дядя. — В тринадцатом году. Я шёл на явку и плохо замёл след. За мной увязался филёр…
— Какой филёр?
— Шпик!
— Какой шпик? Шпик — это же сало…
— Вот-вот, — сказал дядя. — Такой же липкий, как сало! Шпик, или филёр, — это сыщик. Сыщиков нанимало царское правительство — следить за революционерами. Нас выслеживали, чтобы поймать и посадить в тюрьму. Если тебя поймают одного — это ещё не так страшно. Главное — не раскрыть организацию…
— Партию?
— Ячейку партии, в которой ты состоишь. Если попадёшься один, можно всё скрыть. Молчишь, и всё. Или наврёшь с три короба…
— А ты молчал?
— Как рыба!
— Тебя пытали?
— Особенно нет… Просто били.
— И тебе было больно?
— Ещё бы! Но дело не в этом. Дело в том, что я шёл на явочную квартиру. Это была квартира зубного врача. Помнится, фамилия его была Ципперштейн. На парадной двери у него висела табличка: «Зубной врач Ципперштейн». А на самом-то деле это была явочная квартира. Там собирались мы — большевики-подпольщики. И обсуждали партийные дела. А иногда мы прятались там от полиции. Ясно?
Я кивнул. Дядя опять затянулся трубкой.
— Один раз я шёл туда на собрание, но плохо замёл следы, — продолжал он.
— А как ты заметал следы?
— Как лиса! — закричал дядя. — Я всегда заметал их, как лиса! Но на этот раз мне не повезло! Помнится, я вышел из дому — я жил тогда в Москве у Земляного вала, — вышел из дому и заметил, что за мной следят. За мной шёл шпик. Ну и рожа, скажу я тебе!
— Как у кабана?
— Хуже! — Дядя скорчил совсем особую рожу — такой рожи я сроду не видывал!
Я засмеялся.
— Тебе смешно, — сказал дядя, — а мне тогда было совсем не до смеха! Я стал заметать следы. Я пошёл пешком к центру. Квартира Ципперштейна была на Разгуляе, совсем в другой стороне, но я нарочно пошёл к центру. Я прошёл всю Маросейку до самой Лубянки. Шпик шёл за мной. Я вскочил в конку. Шпик тоже вскочил в конку. Это такой трамвай, который тянули лошади… Мы доехали до Манежа. Я опять выскочил. И шпик выскочил. Я пошёл на Кудринку. И шпик тоже! Я пытался замешаться в толпе. Но это мне не удавалось. Как назло, было мало народу. Я прошёл один квартал, потом второй, потом свернул в переулок, вошёл во двор, прошёл его, вышел в другой переулок, свернул за угол, опять вышел из-за угла — шпик шёл за мной! Я очень волновался. Меня ждали товарищи, я должен был передать им прокламации, чтобы они разбросали их на Пресне рабочим. Я катастрофически опаздывал! Наконец я схитрил: я шмыгнул у Кудринки в подворотню — и был таков! Когда я оглянулся, шпика уже не было! Я прошёл на Садовую, сел в конку и доехал до Сухаревки. А оттуда пошёл на Разгуляй. Я шёл медленно, всё время оглядываясь, — шпика не было!
— Молодец! — сказал я.
— Ворона! — крикнул дядя.
— Где ворона? — не понял я.
Я посмотрел в окно.
— Я ворона! — заорал дядя. — Жалкая, глупая ворона! Шпик шёл за мной — я его просто не замечал! Это была опытная сволочь! Я заметил его; только когда поравнялся с домом Ципперштейна… — Дядя пыхнул дымом прямо в лицо мне. — Квартира Ципперштейна была на первом этаже, понимаешь?
— Понимаю! — сказал я, хотя мне совсем не было понятно, какое это имеет значение.
— Надо было их предупредить! — крикнул дядя. — У нас был условный знак: если дело плохо, постучать три раза в окно…
— И ты постучал?
— Доннерветтер! Как же я мог постучать, если шпик шёл за мной! Но я всё же предупредил…
— Как? — еле выдохнул я.
— Я стал орать! — заорал дядя. — Я заорал прямо перед окном: «Держите вора! Держите вора!» — несколько раз, пока не заметил в окне голову Ципперштейна, его лысую лукообразную голову… Тогда я кинулся по улице, не переставая кричать, прямо на шпика, сбил его с ног и помчался дальше. За мной побежали… Шпик засвистел… Он тоже кричал: «Держите! Держите!»… И меня поймали…
— А прокламации?
— Я успел их бросить в корзину какой-то торговке.
Дядя опять затянулся…
— Да-а! — сказал он. — Нехорошо получилось… Прокламации не попали по назначению. Меня арестовали. А главное — сорвалось важное мероприятие!
— Какое мероприятие?
— Важное!
— Какое важное?
— Этвас! — улыбнулся дядя.
— Ну, дядя!
— Когда-нибудь узнаешь, — сказал дядя. — Это долго рассказывать… Вот, видишь… — Он нагнулся и открыл ящик стола.
В ящике стола ровными пачками лежали тетрадки. Совсем обыкновенные. Даже какие-то старенькие. Тетрадок было много — штук сто. А может, и больше. Все они были перевязаны верёвочками в отдельные пачки.
— Что это?
— Мои воспоминания. И дневники, — сказал дядя. — Я их дал почитать твоему отцу.
— А мне дашь почитать?
— Непременно!
— Когда? Когда мне будет тринадцать?
— Попозже, — сказал дядя.
— А это что?
На тетрадках лежал пузатый синий конверт.
— Это фотографии… и послужной список.
— Какой послужной?
— Список прохождения службы. Тут указано, где и когда я служил. С семнадцатого по тридцать пятый год.
Мне прямо жарко стало! Мне очень хотелось посмотреть этот список…
— Хочешь посмотреть список? — спросил дядя.
— Хочу! — сказал я чуть слышно.
Дядя достал конверт и вынул из него сложенную вчетверо бумагу. Дядя развернул бумагу и протянул её мне.
Я стал читать затаив дыхание. А дядя сидел, попыхивая трубкой.