Там, вдали, за рекой (с илл.)

Коринец Юрий Иосифович

— «…переделав, можно воспевать!» — напеваю я шёпотом и слежу за поплавком.

Я смотрю только на поплавок. Но боковым зрением я вижу папу и дядю. Я вижу, как они закидывают свои удочки. Мы не разговариваем — разговаривать на рыбалке нельзя, потому что может услышать рыба. Она может услышать, что о ней говорят, и уйти. А напевать можно — но так, чтобы рыба не слышала. Напевать даже полезно — это помогает сосредоточиться.

— «Надо жизнь сначала переде…» — напеваю я и вдруг вижу, что мой поплавок вздрагивает и ложится на поверхность воды…

Это лещ! Лещ всегда так клюёт. Я подсекаю и чувствую на крючке здоровую рыбу.

— Дядя! — кричу я. — Дядя!

Дядя

уже бежит ко мне. Он бежит с подсачником. Дядя берёт в руку мою удочку и осторожно вываживает рыбу. Ну конечно, это лещ! Вот он поворачивается боком в воде у берега. Какой здоровый! Удилище в руках у дяди изогнулось дугой. Одной рукой дядя держит удилище, а другой — подводит под леща подсачник. Выдёргивать такого леща на воздух нельзя — он сорвётся. Он слишком тяжёлый. Наверное, килограмма два. Вот это рыба! Дядя подсачивает его и вынимает из воды.

Лещ прыгает на берегу, ударяя хвостом по яркой зелёной траве, серебристый, бокастый, широкий — как доска. Как он красив на зелёной траве! Как расплавленное олово!

— «Надо жизнь сначала переделать, — ору я в восторге, — переделав, можно воспевать!» — и приплясываю вокруг леща.

Я дико пляшу вокруг леща.

— Перестань! — говорит дядя. — Ты распугаешь всю рыбу…

Дядя пускает леща в садок, к другим рыбам, которых поймали он и папа. Садок привязан в воде под кустиками. Там несколько здоровых лещей. И несколько плотвиц. Когда к ним подходишь, они начинают барахтаться.

Мы продолжаем ловить. Клюёт хорошо. Я то и дело вытаскиваю на берег рыбу. Небольшую я вытаскиваю сам, а крупную — вместе с дядей.

Четверная уха

А солнце уже сияло вовсю. Туман рассеялся, и я увидел, что мы вовсе не на краю света.

Я увидел далеко-далеко всю Учу, извивающуюся посреди зелёных берегов. Позади меня был луг, по которому бродило пять белых козочек, а за лугом была деревня, а за деревней был лес. На другом берегу реки тоже были луга и за лугами тоже лес. Леса стояли едва приодетыми, кое-где они были совсем серыми, а кое-где коричневыми, а кое-где лиловатыми, а кое-где зеленоватыми и желтоватыми — такими нежными-нежными, какими бывают только весной.

Я увидел нашу палатку на берегу возле баньки, и кучу хвороста возле палатки, и маму, которая бродила по берегу и собирала хворост. Ханг и Чанг крутились возле неё — они тоже собирали хворост.

Позади мамы я увидел двух каких-то людей, которые приближались к нам с удочками в руках. Через некоторое время они остановились позади нас.

— Здравствуйте! — сказал первый. — Ни пуха ни пера!

— К чёрту! — сказал я.

— Ну как, плохо? — спросил второй.

— Да нет, ничего, — сказал дядя, не оборачиваясь и глядя на поплавок. — А у вас как?

— Плохо! — сказал первый. — Что-то не клюёт…

— А у вас очень плохо? — спросил второй.

— У нас очень хорошо! — сказал я.

— Штук пять поймали?

— Мы больше поймали!

— Мелочь?

— Ничего не мелочь!

— Где?

— Да вон там, в садке, — сказал я небрежно.

И тут я вижу, что дядя смотрит на меня уничтожающим взглядом. Но уже поздно!

Эти двое подходят к садку, приподнимают его и ахают от удивления. Они тут же располагаются рядом ловить. Вот почему дядя так на меня посмотрел. Теперь мне от дяди попадёт…

— Вы идите подальше, — говорю я. — Всем тут тесно!

— Ничего не тесно! — говорит первый. — Поместимся.

— Вы что, это место купили? — говорит второй.

Они становятся между мной и дядей и забрасывают свои удочки. Дядя

зловеще молчит. И те двое молчат. Мы все молчим.

У дяди клюёт, и он вытаскивает большого леща. Просто огромного! У тех двоих глаза лезут на лоб. Они молча забрасывают свои удочки прямо дяде под нос. И, конечно, сразу зацепляются за дядину удочку.

— Не кидайте под руку! — сдержанно говорит дядя, отцепляя свою удочку. — Что вам, места на реке не хватает?

— Нам-то хватает! — говорит первый. — Это вам не хватает! Захватили лучшее место!

— Ты что, это место купил? — зло говорит второй.

— А ты мне не тыкай! — говорит дядя. — Всё равно вы ничего не поймаете!

— Почему это мы не поймаем?

— Потому что вы не умеете ловить! — говорит дядя.

— Это мы ещё посмотрим! — говорит второй.

Тут дядя опять вытаскивает леща. И я вытаскиваю. И папа вытаскивает. А те двое не вытаскивают. Они просто зеленеют от злости. И опять закидывают свои удочки прямо под нос дяде. Мы закидываем тихо, почти неслышно, а они размахивают своими палками, как цепами; снасть у них грубая, крючки с червяками болтаются под самым поплавком, и поплавки у них огромные, тяжёлые — они оглушительно плюхаются в воду.

— Доннерветтер! Это уже слишком! — говорит дядя. — Пойдёмте. А вы всё равно ничего не поймаете! Попомните моё слово!

— Мы знаем слово, — говорю я. — А вы не знаете слова. Вот вы и не поймаете.

— Ишь колдуны какие нашлись! — говорит первый.

— Уматывайте лучше отсюда! — говорит второй. — А то мы вам сейчас покажем, какое слово!

— Ничего вы нам не покажете! — кричу я.

— Замолчи! — говорит папа. — Я запрещаю тебе разговаривать!

Дядя вынимает садок, и мы гордо идём мимо этих двух со своей рыбой. Я помогаю дяде нести садок. Он очень тяжёлый. В нём, наверное, пуда два рыбы. Эти двое смотрят на нас с ненавистью. А мы на них даже не смотрим. Что нам на них смотреть! Пусть они на нас смотрят.

У палатки нас весело встречают Ханг и Чанг. И мама. Мама не любит ловить рыбу. А Хангу и Чангу запрещено появляться в том месте, где мы ловим рыбу. Так их выдрессировал дядя. Если бы их так не выдрессировать, они перепугали бы всю рыбу. Когда они были маленькими, с ними невозможно было ловить. Стоило только закинуть удочку, как они сразу прыгали в воду: они думали, что им кидают «апорт». И на лодке с ними тоже невозможно было плавать, потому что они всё время прыгали в воду и плыли к берегу. А потом плыли назад и осаждали нашу лодку — «брали её на абордаж», как говорил дядя. «Брать на абордаж» — это значит атаковать какой-нибудь корабль с воды. Я очень любил, когда они «брали нас на абордаж», — это было очень весело! Я воображал себя матросом и отражал атаки, когда Ханг и Чанг пытались залезть в лодку. А дядя был адмиралом — он командовал. А иногда я тоже был адмиралом. Мы отпихивали Ханга и Чанга от лодки, а иногда вступали с ними врукопашную. Ханг и Чанг лаяли и поднимали вокруг лодки целую бурю, бестолково ударяя лапами по воде. Вот было весело! А потом они выбивались из сил и просили пощады, жалобно повизгивая, и мы сами втаскивали их в лодку: брали их в плен… Они сидели в лодке мокрые и дрожали, как настоящие пленные пираты. Но потом дядя выдрессировал их. Они научились спокойно сидеть в лодке и не рыпаться. В воду они прыгали только тогда, когда им приказывал дядя.