Там
Шрифт:
— Озеро, озеро, — не-то наяву, не-то во сне пробормотал я.
— Ты еще скажи спасибо, — хлопнул меня по плечу инженер, — что бабы ведрами все твое озеро расхлебали. Аккурат там авария вышла, воду отключили. Генерал приезжал на митинг, орал про нашу славную ирригацию, а на железную дорогу, мол, плевать. За это его в истопники перевели.
— Я тебе вот что скажу, Вась, — оторвался от супа Никодим. — Ты сначала аквариум себе купи, а потом в политику
— Так при чем тут аквариум?
— Дело простое. Аквариум купи, наложи туда всякой всячины — ну там килек, гаечных
ключей, топор, кислой капусты, денег не забудь рубля три, проволоки моток…и к завхозу.
— Где я тебе возьму завхоза? Какого завхоза?
— Не шуми. Придешь с товаром — завхоз всегда найдется. Да хотя бы мой братан или этот, — он кивнул на меня, — эгоцентрик.
Я почувствовал внезапный прилив злобы:
— Не путайте меня в ваши воровские дела! Где мое озеро?
— Чудак человек, — усмехнулся инженер, — сколько в твоем озере воды?
— Не знаю. Тысяч десять литров. Может, пятнадцать…
— Как же тебе без аквариума? Воду-то чем черпать будешь? — удивился Никодим, брат осьминога. У братана рук нет, одни ноги, много он тебе перетаскает? Да еще за ботинками следит, чистюля. Я, сам видишь, инвалид, суп с трудом есть могу, инженера с работы попросили. Самому придеться на водохранилище топать. Года за два перетаскаешь.
— А ты, друг любезный, — подмигнул мне инженер, — спроворь еще одно озеро. Чего тебе стоит, эгоцентрику?
— Да я забыл, кто такой эгоцентрик!
— Так посмотри в словаре. — Тут разъярился Никодим: — Ты посоветуешь! Я полистал, хотел узнать, что такое баба, так там сказано: «смотри арабские сказки». А их томов двести. Давай лучше в жмурки поиграем.
Никодим резко встал и пробил головой потолок. Упал кирпич и разбил тарелку с супом — ледышки засыпали пол и всю мебель. Инженер взял телефонную трубку:
— Алло, милиция! Опять Никодим буянит! Суп разлил, телевизор разбил, теперь на кирпиче кота вздумал жарить. А у меня профессор в гостях, эгоцентрик. Ну да, из центра…
— Ловко ты их, Вася, — захохотал Никодим и меня локтем подтолкнул. — Да ты не боись, это у него шутки такие. Телевизора-то у него сроду не было, а телефон лет пять отключили, говорит так лучше: ты орешь, а там сопят…А насчет аквариума ты зря: воблу развести или огурцы засолить — первое дело…
Туман стлался среди вековых сосен, струился, обретал цикломеновые силуэты. Зелено-золотые стрекозы старались его облетать, но иногда задевали, испуганно взмывали вверх, путаясь в многослойной паутине, отчего метались тени едва слышного хрустального звона и осыпались одуванчики, и без того озабоченные озорством цикад. Туман любил тишину, чуть нарушенную воображаемым, замирающим звукопадом травинок и насекомых, взбудораженную на секунду самодовольным гудом шмеля. Туман любил тишину, когда ветерок, слегка окрепнув, сдвигал его влажные полосы, обращал их в облачные клубы и обещал скорое падение листьев. Сосновые иглы падали целеустремленно, будто зная в овраге место своего прибытия; бледножелтые осиновые листочки, шустрые и вертлявые, повинуясь капризам ветерка, толкаясь и мешаясь, укладывались нехотя и беспокойно, готовые сорваться в никуда; кленовые листья, оранжево-малиновые, причудливо вырезанные, деловито и медленно садились на свой листодром.
Иногда ветерок срывался ветром, и сердце леса начинало угрожающе скрипеть. Деревья трещали, согнутые кусты ворошили папоротники, лежалые хворостины норовили изуродовать тропинки. Но этот переполох не касался тумана. Он изгибался, медлительно плавал, постепенно сжимаясь и плотнея. Потом ветер спал, но это нисколько не потревожило тумана. Он, казалось, жил своей жизнью, исчезал в зыбких едва заметных пещерах, живых и мертвых одновременно, напоминающих ленивый лабиринт: извивы его то рушились, ломаясь зеркальными гранями, в которых отражались немыслимые деревья, то строились трепетным калейдоскопом, где мерцали опалы, рубеллы и лунные камни. Голова кружилась, воображение путалось, очарованное невероятным сиянием тумана. За этим сиянием мрачнела угрюмая зелень леса, словно подернутая сепией. Ни птицы, ни зверя. Туман очевидно выжидал необходимый предел молчания. За ним, за этим пределом, вероятно, начиналось рождение озера. Слои тумана заполняли овраг до краев. Но странное дело. Туман обволакивал меня, спускаясь в овраг, но руки и лицо оставались сухими, хотя листья со дна стремились вверх, словно поднятые водой. Пальцы свободно шевелились, чуть медленней, чем в воздухе. Что это за субстанция? Что вообще происходит? Где я? Вспомнились строки Бальмонта:
Хорошо меж подводных стеблей: Бледный свет… тишина… глубина…Это сон? Это смерть? Это эгоцентризм?