Тамерлан. Потрясатель вселенной

Лэмб Гарольд

Словом, я умираю, как жил, и отрекся от всей суеты этого миря. Молю Аллаха ниспослать свое благословение этому властелину (Тимуру), мудрому, как Соломон, и великому, как Александр. Хотя нет никакой необходимости расхваливать тебе моего любимого отпрыска Зайн-аль-Абайдина — Аллах даст ему долгую жизнь под сенью твоего покровительства — я оставляю его на попечение Аллаха и твоего Величества. Могу ли я сомневаться, что ты будешь соблюдать этот договор?

Еще прошу тебя прочесть последнюю молитву по своему верному другу, который счастлив уйти из этой жизни в дружбе с тобой, может, по молитве такого великого и удачливого правителя Аллах смилуется надо мной и даст мне место среди святых.

Прошу твое Величество исполнить это как мою последнюю волю, за что ты дашь ответ, представ перед Всевышним».

Кажется, такое же письмо с такими же подарками было отправлено багдадскому султану. Персидский шах, когда настал его час, умер, и десять наследников начали драться за части его владений. Один захватил Исфаган, другой Фарс, третий Шираз, и так далее. Они вели себя как монархи; некоторые чеканили свою монету, но все повысили налоги и цапались за то, чего еще не захватили. Наследники происходили из рода Музаффаров и придали новый смысл поговорке: ненавидеть, как родственники.

Потом в тысяча триста восемьдесят шестом году, когда подвинутое зимней дымкой солнце приглушало блеск пустынной равнины, с севера появился Тимур. Его сопровождали семь испытанных, ехавших как на прогулке туменов. Воинов поразило великолепие первого города, Исфагана — его куполов, затененных сводами улиц, базаров на мостах. Побывавший там до них Ибн Баттута писал об этом величественном городе: «Мы ехали среди садов, ручьев и красивых деревень с тянущимися вдоль дороги голубятнями. Это очень большой, радующий глаз город, правда, страдающий от войн между религиозными сектами. Мы нашли там великолепные абрикосы, дыни и айву, из которой варят варенье, как у нас в Африке из фиг. Жители Исфагана статные; кожа у них светлая, и они пользуются румянами. Они дружелюбные и стараются превзойти один другого в задаваемых пирах. Надо сказать, приглашают вас исфаганцы отведать молока и хлеба, однако на их покрытых шелком блюдах вы найдете замечательные сладости».

Тимур подошел к Исфагану готовым к войне, но без желания начинать ее. Эмир помнил просьбу покойного шаха, но был возмущен, что Музаффары безо всякой причины содержали под стражей его посла. Он несколько лет следил за их раздорами и решил отправиться туда, пополнить свою казну.

Его вышли приветствовать исфаганскпе вельможи во главе с дядей Зайн-аль-Абайдина. Получив подарки, они сели на ковер эмира, и началось обсуждение судьбы Исфагана.

— Если будет уплачен выкуп, — сказал Тимур, отметя завесу учтивости, — людям будет дарована жизнь, а город избавлен от разграбления.

Соглашение о выкупе было достигнуто — Музаффары прекрасно отдавали себе отчет, что войско такой численности не отправится за тысячу миль, дабы возвращаться с пустыми руками. Они попросили прислать для получения денег уполномоченных, и от каждой тысячи в каждый квартал города отправились беки. Во главе их был темник одного из туменов.

На другой день Тимур совершил торжественный въезд в город, проехал с пышностью по главной улице и вернулся в свой лагерь, поставив стражу у городских ворот.

Все шло благополучно до злосчастного вечера. Семьдесят тысяч воинов около двух месяцев шли, не видя никаких развлечений, и теперь жадно поглядывали на огни Исфагана. Те, кто был расквартирован в городе, слонялись по базарам, и многие их товарищи в лагере выдумывали причины отправиться туда. Все больше и больше татарских воинов просачивалось в город, в духаны.

О том, что последовало за этим, повествуется по-разному. Похоже, самые буйные персы объединились под предводительством кузнеца. Ударил барабан, и послышался крик — призывный возглас ислама:

— Эй, мусульмане!

Люди

вышли из домов, на улицах образовались толпы. Между ними и до сих пор мирными татарскими воинами сразу же началось сражение. В одних кварталах уполномоченных Тимура защитили более здравомыслящие жители, в других они были перебиты.

Начав кровопролитие, толпа не могла остановиться. Очистив от татар улицы, она набросилась на стражников у ворот, изрубила их в куски и заперла ворота.

Узнав об этом наутро, Тимур пришел в лютое бешенство. Погибло около трех тысяч татар, в том числе один любимый военачальник и сын Шейх-Али-багатура. Он приказал немедленно идти приступом на стены. Персидские вельможи в его лагере пытались выступить посредниками, но остались неуслышанными. Поигравшей в войну толпе теперь предстояло обороняться.

Однако татары взяли ворота штурмом, и Тимур устроил резню, велев каждому из своих воинов принести голову перса. Те кварталы города, которые не присоединились к мятежу, оставили в покое, были предприняты попытки защитить почтенных людей, духовных и светских. Горожан выискивали повсюду. Бойня длилась целый день, а тех несчастных, что бежали в темноте через стены, наутро преследовали по следам на снегу и рубили.

Многие воины, не желавшие принимать участие в этой резне, покупали головы у других. Хроника сообщает, что вначале за голову просили двадцать динаров, затем, когда они появились почти у всех, голова стала стоить полдинара, а дотом вообще ничего. Эти зловещие трофеи сперва разложили на городских стенах, потом из них построили башни на главных улицах.

Таким образом погибло семьдесят тысяч исфаганцев, если не больше. Заранее это побоище не планировалось. Тимур был вынужден отомстить за смерть своих людей; но столь жестокой мести никто не мог предвидеть. Испуганные музаффарские правители притихли и сдались — все, кроме скрывшегося в горах Мансура.

Шираз и остальные провинции уплатили выкуп беспрекословно; имя Тимура упоминали в кутбе, или публичной молитве, за правителя, и он дал каждому музаффариду властные полномочия, скрепленные тамгой, или красным отпечатком ладони. Теперь они были его управителями, он их владыкой. В сущности, иранские земли принадлежали им, но по его милости. Он знал, что иранцы обложены слишком тяжелым налогом, и снизил его.

А в Ширазе, гласит предание, эмир велел привести к себе Хафиза, прославленного поэта, персидский лирик предстал перед завоевателем в рубище, символизирующем нищету.

— Ты написал стихи, — сурово спросил Тимур, — звучащие так:

«Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо — Бухару! А в благодарность жажду родинки и взгляда?»^{34}

— О повелитель царей, — ответил поэт, — это мои стихи.

— Самарканд я взял саблей, — неторопливо заговорил Тимур, — после долгих лет борьбы; теперь свожу туда великолепные украшения из других городов. Как же ты отдашь его какой-то ширазской девке?

Хафиз заколебался, потом улыбнулся.

— О эмир, смотри, в какое жалкое состояние я впал из-за этого мотовства.

Находчивый ответ понравился Тимуру, и он отпустил от себя Хафиза более богатым.

В Самарканд с Тимуром отправился не один из иранских поэтов. Но южные саки досадили ему. Мираншах, его третий сын, был всегда своевольником, пьяницей и маловером — в минуту опасности довольно храбрым, но чрезмерно жестоким. Лишь в войске, под началом Тимура, он держал себя в рамках.