Танцуй для меня
Шрифт:
— Роза дело говорит, ляг вместе Матвеем и поспи немного, — Рома украдкой посматривает на меня.
— Да вы что с ума все сошли? Как я смогу сейчас уснуть? — мой голос срывается, и я с шумом плюхаюсь в кресло.
Я очень благодарна свои друзьям, что не оставили меня одни на один с очередным штормом судьбы, поехали к нам домой и вот уже целую ночь продолжают поддерживать меня. Я, конечно, думала познакомить бабушку с Розой и Данилом, но не при таких обстоятельствах. Произошедшее в клубе стало неимоверным шоком для всех. По рассказам Розы, все было хорошо: все веселились, пили и танцевали под музыку, как внезапно расстался выстрел, затем
Я без сил облокачиваюсь на спинку кресла и подпираю тяжелую голову рукой. Может мне действительно будет лучше немного поспать? От нервов и беспокойства я утрачиваю способность адекватно мыслить, а силы напрочь покидают мое тело.
— Я, наверное, посплю часок, если вы непротив…
— Конечно, иди, если что-то будет известно, мы тебя разбудим, — Роза подрывается с места и обводит мое лицо ласковым взглядом.
Захожу в спальню и окидываю взглядом сонного Матвея. Сегодня мне как никогда нужно почувствовать сладкий запах светлых волос и прижаться к его горячему телу. Когда я аккуратно отодвигаю одеяло, а Матвея начинает немного ворочаться, в комнату тактично входит Рома.
Я кладу свою голову на подушку, обнимаю младшего брата и закрываю глаза. В мой быстро возникший сон вклиниваются тихие слова друга:
— Все будет хорошо. Теперь все будет иначе.
Глава 29. Чудо случается
Злость — чувство, которое выводит тебя из равновесия, переполняет и провоцирует на необдуманные агрессивные действия. Это именно то, что я сейчас ощущаю. Злобу на Даяна, который так и не позвонил мне за последние сутки, гнев на друзей, которые подумали, что по их мнению я слишком вымоталась и не разбудили меня ни через час, ни через шесть часов.
Поэтому я всполошенная, испуганная и взбудораженная несусь по белому коридору частной клиники, бросая сосредоточенный взгляд на номера палат. Мой белый халат, который на меня настойчиво пыталась надеть медицинская сестра, сейчас развивается от быстрого движения и едва не падает с плеч.
Когда я заворачиваю за угол и нахожу палату с нужным номером, чуть поодаль замечаю Даяна, который ходит из стороны в сторону, громко разговаривает по телефону, бурно жестикулируя руками. Первое желание — выместить на него весь гнев и обиду, обвинить во вранье и расплакаться в конце. Но вместо того, чтобы позволить бушующему шторму внутри выйти за пределы моего тела, я делаю глубокий вдох и предпочитаю потушить это пламя обиды.
С нажимом давлю на железную ручку вниз и делаю первые шаги в палату. На Тимура смотрю не сразу, боюсь, что увиденное прибавит мне тревожности. Поэтому я сначала прохожу вглубь палаты, и когда мою щеку обжигает цепким взглядом, я разворачиваюсь.
Он сидит не в своей привычной прямой позе, а немного облокотившись на голую стену и откинувшись на белую подушку. Его глаза черного смока сильнее прежнего выделяются на фоне бледной, чуть синеватой кожи. Это все из-за потери крови. Но, несмотря на больной вид, в его глазах присутствует
— Привет, — мой голос немного хрипит от долгого молчания и волнения. Икры заметно потяжелели, поэтому мне пришлось приложить немало усилий, чтобы подойти к его кровати.
Правое плечо Тимура перебинтовано, белая повязка продолжается на его оголенную грудь и окольцовывает верхнюю часть грудной клетки.
— Здравствуй, Адель.
Его взгляд обжигает мое лицо, я медленно пододвигаю стул и присаживаюсь на него.
Судьба вновь и вновь заставляет меня сражаться. Моя война сама меня выбрала. Насильно надела на меня доспехи, коротко подстригла и толкнула в спину боевым порывом — иди, вперед, сражайся! И я сражаюсь. Никаких сожалений. Просто, временами грустно. Не больше.
Тогда в клубе, увидев кровоточащую рану в его груди, и сейчас, когда мой взгляд то и дело прыгает с его лица на этот белый бинт, на котором виднеются крапинки крови, я поняла, что он изменил меня. Я будто вернулась в свое тело, на которое последние несколько лет смотрела безучастным взглядом. Такие перемены за такой короткий срок. А ведь совсем недавно я пыталась жить с отключённым сердцем. Ну, когда устаешь чувствовать — и плохое, и даже хорошее. Когда случается переизбыток абсолютно всего и кажется: еще чуть-чуть — и сердце остановится за ненадобностью. И тогда единственное решение отключить его самостоятельно.
Будто отсоединяешь провода, и первое время так хорошо… Больше не суетишься в погоне за счастьем, не торопишься повстречать, начать или что-то завершить. Внутри все стихает, разглаживается, затухает. И ты, словно некогда теплый дом, холодеешь, пустеешь и только несешь в себе скорбную память о покинувших эти стены жильцах.
Так может продолжаться долго — в моем случае два года. Но потом, когда звенящая пустота вытеснит все остальное, оставив только белые рефлексы, ты вдруг падаешь на колени и плачешь. И понимаешь, что не можешь так больше жить. Включу сердце, пока не поздно! И пусть оно погибнет от разрыва тревог и сомнений, но я хочу слышать его удары.
— Тимур… — я беру его разгоряченную руку в свои ладони и падаю на его колени. Я снова плачу. Второй раз за наш короткий роман я перед ним оголяю свои слабости. — Я так переживала… Я так боялась тебя потерять…
Вместе со слезами из меня выходит вся скопившаяся тревога за него и вся собранная скорбь. И мне ни капельки не стыдно. Слезы — не признак слабости, они признак того, что мое сердце вновь бьется. Бьется благодаря ему.
— Я думала, что потеряла тебя… — мое тело продолжает содрогаться на его коленях и только когда тяжелая ладонь ложится на мою голову, я решаюсь посмотреть на него. — Меня не пускали к тебе. Мне никто не сказал, что тебя прооперировали. Даян обещал позвонить. Я ждала, ждала. Но он так и не позвонил.
Тимур внимательно меня слушает, его густые брови сведены к переносице, а губы плотно сжаты. Его лицо приобретает оттенки боли каждый раз, когда я делаю неловкое движение.
— Ну, хватит. Где же твое сильное сердце, Адель?
Я вытираю глаза рукавом и заставляю себя собраться и перестать плакать. Знаю, что ему в тысячи раз тяжелее, а своими истериками я делаю только хуже. И вот когда я восстанавливаю дыхание, мои щеки высушены, а глаза больше не горят от соленой влаги, я, наконец, могу спокойно поговорить с ним.