Танцуй как звезда!
Шрифт:
– Да нет… пожалуй, оставим. Тем более что связки прекрасные. И вообще, весьма неплохо.
– Вот, скажи ей! – хмыкнул Роман. – А то она выходить на сцену боится!
– Чья бы корова мычала! – отрезала старая цыганка. – А ты, девочка, никогда и ничего не бойся! Если бы ты плохо плясала – поверь, я бы тебе первая об этом сказала! Вот увидишь – в зале потолок обвалится, когда тебе хлопать станут! Запомни только самое главное – улыбаться и не останавливаться! Что бы ни случилось! Даже если собьёшься! Даже если музыка играть перестанет! Потому что ошибку свою только ты одна
– Софья Николаевна, – тихо сказала Лера. – А… вы научите меня кланяться?
– А Эсма тебе не показала?! Вот бестолковая! Самое главное – и забыла! Девочка, иди сюда. Смотри. Плохой поклон самую лучшую пляску испортить может, так что запоминай! Входишь в штопор, вот так… – Софья Николаевна подхватила подол платья и так лихо «вошла в штопор», что вишнёвый бархат взметнулся волной, а Лера восторженно взвизгнула.
– …а потом замираешь – и делаешь глубокий реверанс! И роняешь при этом голову и руки! Одна рука – между колен, другая – можешь вбок, можешь назад! Потому что ты сразу же должна будешь показать на своих музыкантов! Хотя… – Софья Николаевна снова убила внука взглядом, но Роман независимо уставился в окно. Лера украдкой вздохнула. Вслух же сказала:
– Я поняла. Сейчас попробую.
Старательно отрабатывая поклон, Лера не заметила, как Роман встал и вышел из комнаты. Вернулся он тоже совсем неслышно. Когда же глубокий реверанс стал получаться почти прилично, Лера обернулась к дивану. И увидела, что Ромка с самым невинным видом крутит в руках чёрные блестящие туфельки с длинными ремешками. Те самые.
– У тебя каблук шатается, ты видела?. – ангельским голосом заметил он, кивая на Лерины ноги. – И застёжка почти оторвалась. Представляешь, если на сцене отлетит?.. Короче, Стрепетова, выйдешь в этих. А потом можешь вернуть их мне назад! Если уж такая гордая!
– Софья Николаевна, да скажите же вы ему… – беспомощно начала было Лера, оборачиваясь к своей преподавательнице. И осеклась, увидев, что старая цыганка, глядя на внука, улыбается, и улыбка эта весьма довольная.
День двадцать пятого мая был ясным и по-летнему жарким: на улицах уже мелькали лёгкие цветные платья, футболки, а кое-где даже шорты. Солнце просеивалось сквозь листву тополей во дворе, пятнами метило потрескавшийся асфальт и свежевыкрашенную песочницу и заливало комнату Леры, в которой царил невероятный бардак.
Леру, как и всех участников концерта, сегодня отпустили с последнего урока, чтобы они могли поесть, собраться и «настроиться». Пообедать дебютантка так и не смогла: вчерашний суп упрямо не лез в горло. Начала собираться – оказалось, что костюм плохо отглажен, а в одном месте – ужас! – надорвалась оборка. Лера кинулась за утюгом и иголкой. А ещё не были причёсаны волосы, куда-то завалились одолженные Эсмой для концерта браслеты, убежал с плиты кофе и трезвонил как бешеный телефон. Бросив на столе включённый утюг, Лера помчалась к телефону, долго объясняла, что это не химчистка, одновременно пытаясь вдевать нитку в иголку и проклиная тот день, когда согласилась выйти на школьную сцену. В довершение ко всему, заверещал дверной звонок, и на пороге нарисовался Витька Глушко – тринадцатилетняя гроза квартала.
– Лерка-привет-у-тебя-памперсы-есть?!.
– Витька, ты что?! – завопила вконец ошалевшая Лера. – Какие памперсы?!
– Использованные! Не выносила ведро сегодня?
– Сдурел?! Убью сейчас! Нашёл время, шпана малолетняя!
– Тьфу, извини! Забыл, что ты не из наших… – загадочно заявил Витька. – Ну, бывай! – И кинулся вниз по лестнице, только синяя бейсболка мелькнула в пролёте. Лера пожала плечами, пробормотала: «Все свихнулись…» – и с диким воплем кинулась к шипящему среди оборок утюгу.
Неизвестно, чем бы закончились эти бестолковые сборы, если бы не появился Роман. Окинув взглядом развороченную комнату и взъерошенную Леру, он сразу понял, что тут творится. Вздохнув, вытащил из-под стола сумку, бросил туда недоглаженный костюм, перепутавшиеся ремешками туфли, связку браслетов, которую извлёк из-за горшка с геранью, косметичку с расчёской и приказал:
– Шагом марш! Концерт уже начался, а тебе ещё намазаться нужно!
– Стой! – завопила Лера. – Флешка! С музыкой!
– Держи. – Роман сунул Лере маленькую голубую флешку. – Быстрей! Бабка, между прочим, давно в платье влезла и ушла!
Как ни была взволнована Лера, она заметила, что Роман сегодня крайне рассеян, невпопад отвечает на её вопросы и то и дело поглядывает на часы. Казалось, он даже прихрамывает больше обычного, и в конце концов девушка спросила:
– Ты спешишь? Или что-то случилось?
Он повернулся к ней – и улыбнулся.
– Мама с Петькой прилетают сегодня!
– Как?! – обрадовалась Лера. – В Москву? Уже?!
– Ну да! Мама контракт разорвала, со всем ансамблем переругалась и… вот! Что толку в Париже сидеть, если врачи опять плясать запретили! Ей вообще теперь до осени ничего нельзя – только отдыхать и не нервничать. Ну и хорошо! Лучше в Туапсе отдохнуть съездит, у нас там родня… – Ромка казался совершенно счастливым. – Эмка за ними уже в аэропорт поехала!
– Так они, наверное, скоро будут?!
– Да нет, не скоро… рейсы всегда задерживаются… а там ещё пробки… Раньше вечера не явятся, – заверил Роман, но Лера видела: ни о чём другом он уже думать не может. Против её воли в сердце кольнула обида: «Ну, вот… Мне на сцену в первый раз выходить – а он…» Но девушка тут же обругала себя за недостойные мысли: «Дура! Человек мать полгода не видел! Чуть её не схоронил, а ты со своими плясульками!.. Эгоистка несчастная!»
Они всё-таки опоздали, и, когда Лера ворвалась в раздевалку позади зала, концерт уже шёл вовсю. В раздевалке было шумно и людно, толкались девчонки из школьного хора, переодевалась в трико Нина Аминадзе – художественная гимнастка из шестого «А», старательно распевалась худенькая Оля Соломенко, Колосов из седьмого настраивал баян. Андрей Герасимов у порога натирал суконкой свои и без того сверкающие бальные туфли. Шестова приклеивала накладные ресницы. Лера вошла, и они встретились глазами в треснувшем зеркале на стене.