Тандарадай!
Шрифт:
Очередная, почти что рассыпающаяся, кричащая тремя словами, огромными буквами-пауками посреди полуистлевшей страницы: «Tractatus de Magis» [7] .
И еще одна.
Когда она потянулась, чтобы открыть книгу, перевернуть оргельбрандовскую обложку, ладонь дрожала, вязла в непонятной преграде, в ауре, запрещающей доступ. И в то же время иная, противоположная сила притягивала руку словно магнит.
«Зерцало Черной Магии Басурманской от Абдула из Хасреда. Перевел Ежи Слешковский, иезуит A.M.D.G. В Кракове, в Типографии Миколая Зборского JKM Ord. Печатника, в Лето Господне 1696».
7
«Трактат
Тяжелые, слипшиеся, обтрепавшиеся страницы, поблекшие, полустертые строки. Она хотела перевернуть страницу.
Что-то остановило ее. Что-то, что завязло в горле, прилипло к нёбу — ужас, отвращение, тошнотворное омерзение. Казалось, клейкие строки со страницы незаметно вползают ей на руку. Она закрыла книгу, вздрогнула, в ушах, в голове внезапно взорвался многоголосый хорал. Бормотание, крик, непонятные слова.
Выйти, подумала она. Я должна отсюда выйти.
Вопреки себе потянулась за очередной книгой. «Phanomene, Damone und Zaubereysunden», R. Ennemoser Numbers 1613. [8]
8
«Явления, демоны и колдовство». Р. Эннемозер, Нюрнберг 1613 (нем.).
Перевернула страницу.
Белый единорог, поднявшийся на дыбы, вскинул передние ноги в геральдической позе.
Открыла наугад, в середине тома. Размытые готические буквы будто зашевелились, назойливо вбивались в глаза и в сознание.
…wie lautet der Name des Damons? Der Hagre Junge, da er unseren geheymen Siinden und unsre Bosheyt frisset und trotzdem hager bleybet. Das Brennende Kind, das mit Hasse brennt. Und der echte Name? Der ist unaussprechlich, schrecklich. Deskath, was zugleych Die Wahrheyt Oder Der Betrug bedeutet. Zernebock, der Schwartze Wahnsinn… [9]
9
Как звучит имя демона? Худой юноша, который пожирает грехи наши тайные и злобу нашу, пожирает — и остается худым. Огненное дитя, что горит ненавистью. Как звучит его истинное имя? Оно ужасно, произносить его нельзя. Дескат имя его, что означает истину и ложь. Зернебок.
Согласно «Бестиарию» А. Сапковского, под именем Зернебок (Zernebock) в германские поверья проник славянский Чернобог — демон ада высшего ранга, бог абсолютного зла, властелин Черного Замка в Нави, северной стране Тьмы. — Примеч. ред.\\ черное безумие… (нем.).
По странице мелькнула быстрая тень, на стол тяжело и бесшумно приземлился огромный черный котище. Моника отпрянула, подавив крик. Котище смерил ее недружелюбным взглядом золотисто-желтых глаз, потянулся, соскочил со стола и вспрыгнул на кровать.
Старушка была маленькая, но несгорбленная, ее лицо, изборожденное морщинами, — серьезное и сосредоточенное. У нее были большие, необычно светлые глаза — настолько светлые, что казались почти прозрачными, словно линзы, словно опалы-кабошоны.
— Извините, пожалуйста, — пролепетала Моника. — Дверь была не заперта. Я знаю, что не должна была…
Она заложила руки за спину и принялась выламывать пальцы. Как обычно.
— Ничего страшного, — сказала старушка, подходя к столу. Закрыла книгу, метнув мимолетный взгляд на открытую страницу. — Этот дом открыт для всех, кто хочет знать, — сказала она. — Слушаю тебя, дитя.
— Я… я совершенно случайно… Проходила мимо, и… Я с теми, которые у реки… Вы, наверное, видели машины…
— Ты совсем не с теми, которые у реки. — Старушка покачала головой. — А должна бы. Должна быть с ними, а между тем ты тут. Зачем?
Моника умолкла, полуоткрыв рот.
— Искала в книге ответ на вопрос? Не самый лучший способ, дитя. И уж тем более не советовала бы тебе пользоваться теми книгами, что здесь лежат.
— Я еще раз прошу прощения. Я не должна была… Я пойду.
— Не задав своего вопроса?
— Какого вопроса?
— А этого, милое дитя, я не знаю. — Светлые глаза старушки посветлели еще более. — Я не могу заранее знать вопросы. Знаю только ответы, да и то — далеко не все.
— Я… не понимаю. Я пойду.
— Воля твоя. Если захочешь вернуться и задать свой вопрос, помни, что дом старой лекарки открыт всегда.
Иисусе, подумала Моника. Нарвалась на деревенскую бабку. Из тех, что делает подпольные аборты. Она думает, что я…
— Странные мысли бьются у тебя в голове, дитя, — резко сказала старушка. — Сумасбродные, странные, неподходящие мысли. Не нравишься ты мне. Подойди поближе.
Нет, подумала Моника. И сделала шаг вперед. А потом другой. И третий.
— Ближе.
— Нет!
Еще один шаг. Против собственной воли.
— Говори.
Моника беззвучно зашевелила губами. Глаза, светлые глаза, почти прозрачные…
— Забытая, — пробормотала лекарка.
Бормочущий хор, отдельные, непонятные, пронзающие ужасом слова, выкрикиваемые в ритмичном распеве…
— Нет, — внезапно сказала старушка. — Не подходи. Ни шагу дальше.
Моника задрожала от холода, внезапной волной хлынувшего ей на затылок, на плечи.
— Забытая, — повторила лекарка, щуря прозрачные глаза. — Да, никаких сомнений. Тянет вас Река, тянет этот холм. Тянут вас эти книги, тянут, словно магнит.
Кот, прильнувший к подушке, зашипел, поднял голову.
— Иди, — сказала лекарка. — Возвращайся к тем. Они тебя ждут. Ты принадлежишь им. Ты уже принадлежишь их миру, хочешь ты того или не хочешь.
Моника дрожала.
— Ступай.
Головная боль, которая настигла ее во второй половине дня, сразу по возвращении с экскурсии, длилась и нарастала, застилая глаза, до самого вечера. Не отступила после двух таблеток баралгина, не ослабла после двух таблеток пиралгана. Свалила с ног, вдавила лицом в подушку. Вслушиваясь в тупое биение крови в висках, Моника Шредер ждала сна.
Она стояла, недвижная, среди кривых яблонек, в обезумевшем мальстреме серых безгласных птиц, в самом центре штиля, вихрящегося от бесшелестных ударов стремительных — острых крыльев, среди тысяч разгоняющихся серых полумесяцев, из которых каждый, казалось, целил прямо в нее, но в последний миг менял направление, мягко поглаживая, не ударял, не ранил.
Свеча, окруженная призрачным слезящимся ореолом, озарила помещение, заставленное темной мебелью. Глядящие на нее глаза были светлые, почти прозрачные, как линзы, — как опалы-кабошоны.